Торги закончились
Михаил Рогинский обладал удивительным даром видеть красоту в обыденном. Повседневность завораживала его, поскольку являлась бесконечным источником художественных образов. Еще в 1960-е у него был целый период «поэзии предмета», когда буквально весь коммунальный хозяйственный и продуктовый быт перекочевал в его картины. Но его эстетическая позиция никогда не несла в себе даже попыток обличения убогости послевоенной советской жизни или политического строя. Будучи убежденным антисоветчиком (эмигрировал, потому что не мог больше выносить происходящего), Рогинский писал бесконечные странные натюрморты и композиции из того, что его окружало, потом прекратил их делать более чем на десятилетие и вернулся к подобному уже во Франции в конце 1970-х, и то совсем по-другому (серии бутылок и книжных полок). И только в 1980-е предметы и вещи вновь захватили его.
Философия Рогинского за это время не изменилась: живопись прежде всего, «живопись вместо жизни». Предмет попадал в поле зрения Рогинского не зачем, а почему — и именно потому, что он его привлекал как таковой, как объект для будущего воплощения на холсте, потому что он ему просто нравился. В самом конце 1980-х — начале 1990-х, помимо кухонной утвари, как объекты для рисования Рогинского привлекли одежда и обувь. Так появилась серия изображений пальто, пиджаков, рубашек, и среди них всего лишь несколько работ с изображением ботинок. По словам жены и соратницы художника Лианы Рогинской, он «любил бедные вещи». И то, что все эти носильные принадлежности — бедолаги, сильно повидавшие виды, лишь будоражило его.
«Ботинки» — сбалансированная композиция, хотя и несимметричная: верхний ботинок «прилип» к краю картины, а нижний от противоположного края отодвинут. Но то, что они стоят вот так, друг над другом, с носами, повернутыми в разные стороны, невероятно оживляет изображение. На любимом художником красном фоне ботинки сформированы наложением красок серо-сине-голубого и розового. Кажется, что в этих башмаках долго разгуливали по грязи или глине, а потом сняли и небрежно бросили, так и не помыв. Рогинский, привыкший быть постоянно измазанным в краске, как и многие художники, испытывал пренебрежение к быту. Для него существовало только искусство. Поэтому наверняка это его собственные ботинки, которые, провалявшись целый день у двери, вдруг оказались объектом внимания, а затем и моделью для живописи. Но не с натуры — он все рисовал по памяти и не делал предварительных эскизов. «Я только примерно представляю, чего я хочу. Все рождается кистью у меня каждый раз только импровизация», — рассказывал художник. Рогинский работал быстро, это видно по немного спешному мазку, но в этом была суть его искусства: пережить то, что пишешь, и идти дальше — своего рода ежедневное познание мира через живопись.V
