Торги закончились
О художнике
В любой заметке о Кошлякове обязательно упоминается, что он — один из самых успешных и дорогостоящих ныне российских художников. Это, безусловно, так, но куда важнее, что он из них — главный романтик. Сформировавшись в радикальной среде московского современного искусства начала 1990-х, он столь же радикально отличался от своих друзей-художников, с которыми делил мастерские и сквоты.
Париж, 2014
Фото: Влад Красильников
Началось все еще в Ростове-на-Дону, а точнее, в городе Сальске, где Кошляков посещал художественную студию, а дедушка с отцом обклеивали стены квартиры поверх обоев репродукциями мировой классической живописи из журнала «Огонек» («Где еще мог в провинции человек увидеть Рембрандта!»). Учась в Ростовском художественном училище имени М. Б. Грекова (1979–1985, с перерывом на армию), Кошляков знакомится с Авдеем Тер-Оганьяном, который в тот момент уже начинает творческие поиски на просторах современного искусства. Кошляков же поначалу поражает своих новых друзей наивностью и прямолинейной идейностью в живописи. После учебы в 1986–1989 годах он работал художником в Ростовском театре музыкальной комедии, и этот опыт создания в том числе и монументальных произведений сыграл большую роль в позднейшем творчестве художника. Собственно там, в театральном подвале, Кошляков нашел штабель фотографий уже всеми забытых актеров 1960-х, которые некогда висели в фойе. И неожиданно для всех создал совершенно постмодернистскую серию «Украшение красивого» (1989), просто раскрасив фоны фотографий в яркие цвета, но тем самым полностью изменив их художественное предназначение. Проект очень понравился участникам организованного Тер-Оганьяном товарищества «Искусство или смерть», объединившего молодых художников из Ростова и Таганрога, выпускников все того же художественного училища, — туда входил и Кошляков.
В конце 1989 года Авдей Тер-Оганьян и Валерий Кошляков отправились в столицу: работали в сквотах и мастерских, сначала на Раушской набережной, затем в знаменитом сквоте-галерее в Трехпрудном переулке, а позже — на Бауманской. В Москве Кошляков вновь устоял от соблазна свернуть «в модное», «концептуалистское». По словам художника, это полностью отрицало всю историческую живописную практику, которой он занимался. Но он нашел способ осмыслить великое наследие прошлого через современность, через реальность настоящего момента: «Я нашел свой материал на помойке и обратил его в образы великих культур. Здесь не было совершенно никакой иронии, я писал серьезную живопись, как фрески. Картон полностью отвечал этой идее». Так Кошляков выработал свой стиль, в котором, в общем, работает до сих пор. И по нынешний день он создает живопись и масштабные инсталляции преимущественно из тех же «бедных» материалов, что и 30 лет назад.
Произведения Валерия Кошлякова напоминают пустынные миражи, написанные разбавленной темперой или акрилом пастельных цветов на поверхностях картона, крафта, холста или полностью созданные из одного монтажного скотча, — они создают впечатление чего-то необъяснимо нереального, забытого, утраченного. Из картона, коробок и скотча он сооружает величественные руины огромного размера. Его по-прежнему очаровывает величие классики — архитектуры и скульптуры античности, Возрождения, готики. Все это напоминает немного стертую фреску или затуманенный от времени дагерротип. Кошляков — художник необыкновенно легкой руки: его размашистые мазки точны и изящны, он как будто впитал и переосмыслил весь опыт так любимого им классического искусства. Летом 2018 года у него параллельно открылись сразу две выставки: одна — в Третьяковской галерее под названием «Романский пленник… или такелажные работы», где были показаны ранние произведения из запасников музея, другая — в разрушающемся замке XIX века Франконвиль под Парижем, — серия «Новые фрески для старого замка». По всем помещениям замка была рассредоточена, как всегда у Кошлякова, масштабная экспозиция с изображениями архитектурных сюжетов и вереницей портретов, жанра, который всегда занимал серьезное место в творчестве художника.
О лоте
Портрет как классический жанр живописи всегда и неизменно интересовал Валерия Кошлякова. Известны его портреты рубежа 1980–1990-х годов, а вместе с увлечением исторической классикой появились изображения античных и ренессансных бюстов на картоне темперными белилами, которые воспринимаются как собирательные образы прошлого. Начиная с 2000-х годов Кошляков стал больше работать на холсте и чаще обращаться к жанру портрета. В 2011 году в рамках 4-й Московской биеннале современного искусства он показывал проект «Atlantis», где огромные изображения едва узнаваемых исторических персон были исполнены маркером необычно ярких для Кошлякова цветов.
Представленный «Пётр» продолжает цикл работ, начатый еще в 2009 году и посвященный выдающимся историческим личностям разных эпох: цари, короли, государственные деятели, генералы, а также писатели и композиторы. Материалами и источниками для Кошлякова служат, как правило, известные старые гравюры и фотографии. Недавно художник вновь вернулся к портретной серии под названием «Монархи».
«Изображая Петра, я хотел создать психологический портрет, имитируя живопись, как будто сделанную с натуры, что в данном случае невозможно», — объясняет Кошляков. Художнику удалось передать напряжение между вымыслом и известным образом: портрет кажется очень реалистичным. Как мы знаем, первый русский император был огромного роста, и все смотрели на него снизу вверх — именно такой ракурс нам предлагает и Кошляков. Глядя на картину, мы ощущаем несомненное величие всем известного персонажа, но в то же время видим краснолицего монарха, чей гротескный образ вполне мог бы быть воплощен актером провинциального театра оперетты.
«Не верю в современное искусство. Веласкес и Тициан важнее», — в очередной раз повторяет Валерий Кошляков, продолжающий воспевать классику. Да, Веласкес и Тициан были великими мастерами психологического портрета. И единственное высказывание Веласкеса, дошедшее до нас, звучит так: «Предпочитаю быть лучшим в изображении уродства, а не вторым в изображении красоты». И Кошляков создает вовсе не идеальный образ Петра, а очень живой и далекий от парадного портрета. V
