Торги закончились
В 1942 году я случайно познакомился с художником Петром Ефимовичем Соколовым (в начале XX века он был учеником авангардиста из группы «Бубновый валет» Ильи Ивановича Машкова). Я первый раз в жизни попал в комнату, где живет и работает художник... Соколов мне стал показывать папки своего «музея» с репродукциями и пытался объяснить значение кубизма, импрессионизма, футуризма, конструктивизма. На меня это подействовало ошеломляюще... Соколов, спасибо ему, развил во мне конструктивное мышление, художественный вкус, поставил мне руку. Много внимания уделял он и моему общехудожественному развитию. К концу 1950-х годов я уже хорошо знал не только русское искусство XIX века, но и западное искусство, особенно творчество Сезанна. Благодаря Соколову я также представлял себе, пусть в общих чертах, что из себя являл первый русский авангард. А ведь о нем тогда молодое поколение и слыхом не слыхивало!
С конца 1950-х годов я сблизился с группой молодых художников и поэтов, из которых впоследствии сложилась так называемая «Лианозовская группа». Мы часто собирались, в основном на квартире у Оскара Рабина, показывали свои работы, обсуждали их, выпивали. Из таких вот сборищ все и вышло — то, что потом было названо «вторым русским авангардом». Мы притягивались друг к другу по интересам, интуитивно выбирая из художественной среды себе подобных, тоже жаждущих духовной свободы, возможности личностного самовыражения. Но в творчестве каждый шел своим путем.
В 1957 году подоспело событие, которое для большинства художников будущего андеграунда, в том числе и для меня, явилось как бы откровением: Московский фестиваль молодежи и студентов. В его рамках открыли в ЦПКО им. Горького большую выставку современного искусства. На ней и увидели мы, что это такое — изобразительное искусство второй половины XX века. Это был настоящий шок, но шок длительный, после которого мы окончательно прозрели. Вот так оно и пошло — начавшись с мучительного переваривания, с отказа от старых представлений. Мы обратились к абстрактному искусству, поскольку видели в нем абсолютную форму отказа от художественной рутины.
К середине 1960-х годов у меня наступил творческий перелом. Абстрактный экспрессионизм стал казаться мне чересчур уж чувственным, даже натуралистичным. Для самовыражения мне требовалась новая форма, и я мучительно искал ее, стремясь осмыслить предметность и на концептуальном уровне, и конструктивно.
И однажды, анализируя различные состояния тех или иных объектов, открыл для себя возможности игральных карт. Как структурообразующие элементы, они отличались неповторимым эстетическим своеобразием и были ни на что не похожим, особого рода полиграфическим изделием. Я стал внимательно изучать игральную карту и в первую очередь ее собственное пространство, возможные комбинации в нем отдельных фрагментов, своеобразие крапа и динамику цветовых пятен... По-видимому, в тот период своей жизни я и пережил состояние, которое позволило мне увидеть игральную карту как художественную идею, а не вещь из ряда вещей, осмыслить ее пластическую природу и метафизическую сущность.
Владимир Немухин
Авторство подтверждено экспертным заключением Силаева В.С.
в гостях у Владимира Немухина.
Тёплый Стан, Москва, 2001
1930-е гг, холст, масло, 63,5 x 47 см.
Государственный Русский музей.
Санкт-Петербург, Россия
