В истории искусства есть особый тип художника, который может быть назван «художником поколения» или «художником эпохи». Такой художник отнюдь не обязательно является наиболее глубоким, неординарным и радикальным автором своего времени. «Художник эпохи» в первую очередь берет на себя иную функцию: в наиболее чистом виде, наиболее осознанно и программно он реализует господствующее умонастроение или то, что может быть названо «воображаемым поколения». В контексте российской художественной жизни 1990–2000-х эту миссию реализовали в своей совместной работе Александр Виноградов и Владимир Дубосарский. Именно их творческий проект с исчерпывающей емкостью воплотил постсоветскую эпоху — ее фантазмы, желания, заблуждения и противоречия.

Возвышенное аристократическое понимание художника, далекого от усредненного массового сознания, ушло в прошлое. Как говорит Владимир Дубосарский: «Художник должен предлагать публике не то, что он хочет, а то, что хочет сама публика». При этом речь не идет об отказе от высокой общественной значимости художника. Напротив, в той мере, в какой через завоевание публичного признания художник моделирует новую систему искусства, он понимается и как поп-звезда, и как социальный инженер. Еще одна характерная черта Виноградова и Дубосарского в том, что их ставка на массовое признание и причастность рынку программно тематизируется в их работе, то есть оказывается частью их поэтики картины. «Искусство на заказ» — так назывался один из первых их живописных проектов.

Живопись Виноградова и Дубосарского по-барочному безудержна в нагромождении деталей, в несводимости сводимых ими реалий, в разбухании физических размеров произведений. Формат картины взрывается ими изнутри тем, что в поле картинного изображения постоянно попадает образность из других медийных источников — кинематографа, журнальной фотографии, рекламы и т. п. Весело и благодушно Виноградов и Дубосарский принимают «безутешность земного существования», которое Вальтер Беньямин считал неотъемлемым качеством культуры барокко. Эта «безутешность» воплощается в барочном искусстве в том, что оно неизменно показывает «небытие того, что оно изображает» и рассказывает о своей «собственной искусственности». А потому, чем убедительнее воссоздают художники вечную гармонию своего «земного рая», чем одержимее пишут они красивые, молодые и бессмертные тела, тем более безжизненными становится обратная ткань их полотен.

При этом ирония у Виноградова и Дубосарского не утрачивает полностью своего подрывного и критического ресурса. Хоть и став формой бесконфликтного обживания восторжествовавшей банальности, ирония художников ни в коей мере не отрицает, сколь банальна среда ее обитания. Указав на массмедийную сказку как на последнюю утопию, которая нам суждена, Виноградов и Дубосарский ни в коей мере не скрыли, что наш «прекрасный новый мир» — это обитель китча. В результате ироническое искусство Виноградова и Дубосарского замерло на том критическом пределе, когда позитивное принятие положения вещей еще не приняло форму конформизма, а ирония не утратила способности иронизировать над самой собой.

Виктор Мизиано