Если считать, что художник по определению маргинален, то Гор Чахал маргинален вдвойне. В сфере современного искусства он занимает позицию, которая решительно отделяет его от подавляющего большинства. Он соотносит себя с той системой ценностей, по отношению к которой современное искусство обычно занимает критическую позицию, поскольку она ассоциируется с властью и консерватизмом. «Красота», «прекрасное», «эстетика» и, наконец, «христианство» — ключевые термины в авторской концепции художника, провозгласившего курс «христоцентричного» искусства и следующего ему всю жизнь. В 1980-е годы Чахал в основном занимается концептуальными перформансами. Художник изначально не претендовал на мейнстрим и, возможно, даже намеренно хотел от него отделиться, понимая, что это не сочетается с его позицией. «Культуру создает всегда меньшинство», — считает Чахал. Однако бороться с большинством также не близко его духу. Скорее его путь пролегает «параллельно» главной магистрали.
В 1990-х, отталкиваясь от популярной в художественной среде идеи художника-персонажа, Гор Чахал создает декадентский образ поэта-дэнди с растрепанными локонами, в белой рубашке, с небрежно расстегнутым воротом. Совершенно непохожего ни на советского человека, ни на человека перестройки — в среднем, проворного дельца и провокатора, радикально отрицающего красоту как особую ценность. Именно эта перестроечная тенденция явилась объектом критики Чахала. Осуждая большевиков за уничтожение русской культуры, в «мейнстриме» современного искусства он обнаружил то же вытеснение «высокого» искусства как мнимого противника этики в угоду эстетике. Только в православном христианстве художник видит близкие идеи, согласно которым красота, напротив, неотделима от спасения.
Так, в начале 1990-х художник ставит себе задачу объединения эстетического и этического дискурса и начинает с серии картин и фотографий, через которые наблюдает собственную жизнь как эстетический феномен. В этом контексте он и правда пошел против основной тенденции не только современного искусства того десятилетия, но и против тенденции искусства всего XX века. «Человечество, которое некогда у Гомера было предметом увеселения для наблюдавших за ним богов, стало таковым для самого себя. Его самоотчуждение достигло той степени, которая позволяет переживать свое собственное уничтожение как эстетическое наслаждение высшего ранга», — констатировал теоретик культуры Вальтер Беньямин, провозгласивший антиэстетический курс.
И вот именно к самоотчуждению стремится Гор Чахал, создавая образ поэта-декадента, отстраненно созерцающего перестройку, словно падение Ниагарского водопада, и вдруг обнаруживающего себя унесенным его потоком (образ одного из его стихотворений). Первый из представленных рисунков запечатлевает непосредственно падение поэта — как олицетворение культуры, — в неуклюжей позе зависшего в пустом пространстве неизвестности.
Еще радикальнее эта идея вырисовывается во второй представленной работе, где обезглавленный поэт держит в руках собственную голову с ясным взглядом. Почти сюрреалистический рисунок отсылает к традиции изображения христианских мучеников под названием кефалофор (или же «главоносец»), иконография которой указывает на то, что святой был умерщвлен путем усекновения головы. Так у Чахала поэт олицетворяет народ (в его лучшем проявлении), который был «обезглавлен»: в остросоциальном контексте это означает свергнутое правительство или государственный строй, а в более широком смысле — утрату собственных ориентиров. Однако иррациональная религиозная оптика позволяет увидеть в этом «обезглавливании» путь к просветлению.
Произведения выполнены на холсте, но имитируют рисунок на бумаге тушью. Чахал стремился снизить пафос высказывания, противопоставляя легкую поэтичность образов монументальному формату живописи. Это подчеркивает тождество художника и персонажа, ведь подобные экспрессивные зарисовки были бы органичны для запечатленного Чахалом героя. V
