Представленное на торги крупное полотно Ильи Кабакова является частью одного из его поздних живописных циклов «Под снегом». Продолжая осмысливать исторический феномен советского общества, Кабаков вновь задумывается о тех следах, которыми оно осталось отмеченным в культуре. На этот раз для репрезентации советского опыта он использует мотив проталин, образующихся при таянии снега. Именно сквозь проталины нам предлагается взглянуть на остаточные художественные свидетельства о канувшем в прошлое строе. Любопытно, что форма этих просветов отличается выраженной геометризацией - точно конфигурация таяния была жестко определена кем-то из представителей супрематизма. Нельзя не указать и на родство заснеженного пространства у Кабакова и белых беспредметных фонов Малевича, Чашника и Лисицкого. Сами живописные фрагменты, которые «сквозят» из-под снега, подобраны нарочито случайно - можно различить образы сталевара и никак не связанных с ним тематически девушек с письмами - оба фрагмента предполагали бы дальнейшее композиционное развитие, если бы речь шла о традиционной картине; небрежность, с которой они вычленяются, дополнительно акцентирует абсурдность минувшей реальности. Примечателен изобразительный язык, которым пользуется здесь Кабаков - усредненный вариант соцреализма, переведенный в постфальковскую форму. Это очень точная в своем роде метафора посмертного существования советского официального искусства - ничем не выдающаяся, казалось бы, тематическая картина, посвященная безмятежному быту и трудовым подвигам граждан, начинает в буквальном смысле разлагаться, расцветая оттенками фальковской палитры, и лишь в процессе разложения обретает, наконец, некоторую художественную ценность.

 

 

Фрагмент диалога «О СЕРИИ КАРТИН «ПОД СНЕГОМ» между Борисом Гройсом и Ильей Кабаковым:

Борис ГРОЙС:

Илья, ты много работал с белым. Белое пространство у тебя всегда супрематическое, используя термин Малевича, это пространство за пределами видимого мира, за пределами природы. Это пространство чистого созерцания, которое находится в сложных отношениях с визуальным миром. Серия со снегом выделяется из твоих обычных работ с белым, потому что в ней белое вдруг оказывается вписанным в визуальный мир, в природу, будучи материализовано в виде снега. Для русского художника это в каком-то смысле естественный ход, так как Россия ассоциируется с бесконечными белыми пространствами, которые находятся в странной зоне между природным феноменом и метафизическим, созерцательным белым, в зоне белого созерцания. С этой амбивалентностью уже играли некоторые русские художники. Я бы хотел обратить внимание на коллективные акции, которые делались на белом снегу и имели минималистско-концептуалистский, поставангардный характер. Но у тебя, в отличие от радикально белого снега «Коллективных действий», снег талый. Откуда эта идея прогалины, что здесь имеется в виду?

 

Илья КАБАКОВ:

Я бы вообще не стал делать эту серию со снегом, если бы в ней сразу же не проявились противоположности в виде дыр, прорывающих поверхность снега. Под проталинами всегда имеется нечто прочное, твердое. Мы знаем, что снег - явление временное, пусть и длительное, но рано или поздно оно кончится и обнаружится земля, на которой он лежит. Под снегом мы всегда подразумеваем плоть, прочность земли, поскольку живем не в Антарктиде, не на льдине, а на земле, на которую выпал снег. Таким образом, снег - покрытие, завеса, закрывающая до поры до времени стабильную нашу планету. Работа с прогалинами как раз говорит о том, что никакой прочной опоры под ногами у нас нет. Под снегом обнаруживается невероятная дыра, какое-то пространство, идущее в разных направлениях с разными тенденциями. Меня привлекла идея дырок в снегу по ассоциации с другой пеленой - с облаками. Когда человек летит на самолете и при приземлении видит в дыры куски земли, у него вспыхивают всевозможные ассоциации с чем-то прошлым, родным, известным, но бесконечно далеким. Даль, которая открывается за снегом, в сущности и решила вопрос об исполнении этой серии.

 

Б.Г.:

Мне приходят в голову самые разные ассоциации, включая политические. В частности, оттепель. Оттепелью называлась десталинизация, хрущевский период, когда ты начинал свою художественную деятельность. В этой твоей серии есть какое-то возможно, даже ироническое прочтение гуманизма: сходит снег, пелена, и возникают лица, живая природа, что-то зеленое, что-то человеческое и живое, находящееся под снежным покровом, сковывавшим и изолировавшим его. Есть у тебя ассоциация с оттепелью в либерально-коммунистическом свете?

 

И.К.:

Есть, несомненно, но этот политический момент во время исполнения серии перекрывался банальным образом, ностальгическим взглядом, связанным с временной и пространственной дистанцией по отношению к тому, что привиделось, оказалось за пеленой. За прогалинами нет непрерывной реальной ткани. Каждая прогалина - лишь фрагмент, не имеющий ничего общего с другими фрагментами. Где-то это демонстрация, где-то дома, где-то бараны... Мне представлялся здесь разрыв и фрагментарность любых воспоминаний, но обнаруживает некие мозаичные осколки, где видится то одно, то другое. Если говорить о психологических ассоциациях, то это довольно простая модель памяти и воспоминаний.

 

Б.Г.:

Значит, снег выступает метафорой некоторых слоев памяти, которые скорее закрывают действительность? То есть память в основном выступает бескачественной массой, покрывающей массивным слоем прошлое, всплывающее из памяти только фрагментами.

 

И.К.:

Конечно. Здесь важна пропорция размера этого закрывающего по отношению к тому, что открывается. Поэтому я строго следил за тем, чтобы то, что открывалось, было во много раз меньше и чтобы дыры были не достаточно большими, чтобы нивелировать пуховое одеяло, лежащее на прошлом.

 

Б.Г.:

Я хочу вернуться к тому, с чего мы начали: к ассоциациям, связанным с белым снегом и с белым в других твоих работах, где оно играет очень важную роль. Но там белое не конкретизировано, не включено в природу, никаким образом не может растаять, это чисто абстрактное белое. Можно ли сказать, что это тоже образ памяти? У меня нет такого впечатления. Мне кажется, что это скорее зона чистого созерцания, зона ничто, которая не закрывает собой предметный мир, а находится за его пределами.

 

И.К.:

Однозначно. И это давняя традиция во всех работах. Серия «Под снегом» является исключительной в ряду работ с использованием белого в том смысле, о котором ты говоришь, и в качестве исключения еще и подчеркивает основную тенденцию изображения белого в качестве ирреального, нематериального изображения чего-то. Мы уже много раз говорили о том, что белое интерпретируется во всех возможных градациях белизны, оно должно сразу же апеллировать и к белому ничто, и к белому всё, и к белому как позитиву, и белому как негативу. Амбивалентность белого, хорошо описанная во многих работах и у многих художников и исследователей, должна присутствовать не в каком-то одном значении, не упираться, а иметь расплывчатую многообразную фигуру. Снег в данном случае в контексте работ этого художника и его прошлых белых работ должен также дожимать и соотноситься с этим прошлым его белым. Может быть, для другого художника, который вдруг решил нарисовать снег, это был бы только снег и что происходит в снегу. Но на протяжении всех работ это просто одна из ступеней, тяготеющих к его старым работам.