«Эта выставка — реквием по герою», — разговор с Алексеем Каллимой

Во VLADEY Space проходит персональная выставка Алексея Каллимы «Почтальон, под которым обрушился мост». В экспозиции представлена новая серия масштабных холстов: практически монохромные природные виды. Все они написаны в Лазаревском районе Сочи, рядом с заповедником долины реки Аше, где Каллима живет большую часть года. Там он занимается строительством дома и резиденции, которая должна стать свободным пространством для творчества. VLADEY поговорил с художником о выборе материалов, усталости от городской суеты и важности ухода в лес, который совершил художник. 

VLADEY: Расскажите о том, как у вас родилась идея новой выставки?

Алексей Каллима: Весь год меня пронизывала скорбь. Не стало моего друга, художника Валерия Чтака и это наложило настроенческий мотив на всю выставку. Я хотел бы посвятить эту выставку памяти Валеры Чтака [1]. Даже осмелюсь сказать, что это мой реквием. Мы были с ним как родственники, как братья. Я говорил: «Валер, я с семьей гораздо меньше общаюсь, чем с тобой». Мы были соседями по мастерским, он очень мне близок. Это мой лучший друг — мы помогали и поддерживали друг друга. Эта выставка — реквием по хорошему человеку, по герою. По чему-то хорошему, что внезапно вдруг исчезает, проваливается под мостом, как и почтальон в названии выставки.

V: Казалось бы, что вы в искусстве шли очень такими разными дорогами.

А.К.: Мы были антиподами, противоположностями, и в то же время на одной волне. 

V: Кажется, что в этой выставке появился абсолютно театральный нарратив — история про потерянные письма, которые в итоге достигают своего адресата.

А.К.: На самом деле я уходил от нарратива. Я думал, что может быть проще, чем рисовать деревья? Водопад — это вообще на грани пошлости, как открытки туристические. Но свой водопад Псыдах я лишил всей мишуры, цветовой радости. Оставил только черно-белую структуру — я восхитился механизмом, как вода без участия человека так театрально льется. За миллионы лет этот водопровод сформировался и пробился совершенно случайно. Вообще, на этой выставке я решился нарушить много правил. В предыдущем проекте «Край» я использовал децентрализацию — в работах нет центра, все холсты похожи на повторяющиеся паттерны. А здесь, наоборот, я их централизовал. И нарушил главное священное правило, что нельзя главного героя рисовать в центре картины. Этому с художественной школы учат. Нельзя — иначе динамики не будет. Я поместил главного героя в центр — и как динамика развивается вокруг этого героя. Почтальон провалился. А все остальное — это декорация. Письма — такой символический элемент. 

V: В какой момент вы решили, что под ним должен разрушиться мост?

А.К.: Наверное, я сам почувствовал этот провал. Сама идея у меня возникла чуть раньше. И она соединилась с теми мостами, по которым я ходил через реку Аше. Именно эти мостики, которые я представлял. Их там много, мы там гуляли. И меня как-то щелкнуло. Да хватит уже мрака и ужаса. Нарисуй то, что давно хотел. Первой работой был «Мокрый лес». Хотя композиционно для меня «Лунная дорожка» была одной из первых работ — свет сжимается тьмой со всех сторон. И он концентрируется в центре, как нить.   

V: Все работы на выставке написаны в Лазаревском, под Сочи. Насколько сильно само место повлияло на пластические решения в пейзажах?

А.К.: Первое, что я обнаружил, оказавшись в Лазаревском — это агрессивность природы. Она сильнее человека. Я понял, как растения двигаются, как они захватывают территорию. И без вмешательства человека все превращается в непроходимые джунгли. Не какие-то там эстетичные, красивые, где манго и банан. Нет, это колючки —  жуткие колючки, которые ранят, не дают пройти. Так же, наверное, этими колючками зарастает общество, если его не культивировать.

V: Природа для вас — символ роста вопреки, который выстроит в любых условиях? 

А.К.: Выстоим ли мы перед всем этим? Я бы вот так поставил вопрос. Мы выстоим перед этим миром? Или мы его угробим и сами себя угробим? Либо научимся чему-то у этого мира и начнем жить с ним в гармонии. Не допускать, чтобы лес превратился в джунгли, чтобы каждое дерево чувствовало себя свободно, гармонично, чтобы ему хватало пространства, света, чтобы на нем не было никаких паразитов. В Сочи просто эпидемия мраморного клопа — там нужно серьезное вмешательство в окружающую среду. Луна, дерево, река, водопад — это единичные представители природы. Я просто направляю свой изучающий взор именно на это простое, обыденное явление. Все его видели, каждый раз восхищались им.  

V: У вас же там заповедные места, неужели нет лесничества?

А.К.: Я ни разу не видел лесника. Как мне сказал один местный мужчина, шапсуг [2]: «тут лесника ты не найдешь. Лесник — это очень важный человек. Он только в экстренных ситуациях появляется, когда нужно взятку получить». Я не видел, чтобы лесники ходили по лесу, вырубали поросль, следили за деревьями. Вот что такое лесник — у него есть участок, он его содержит в красоте, в порядке, чтобы птички, цветочки и тропинки. Место, в котором тебе комфортно, когда ты заходишь и не хочешь оттуда выйти. А этот заповедник — это место, в которое невозможно войти, потому что там все заросло. Заповедник — это дикая природа, и пусть она сама там решает, как ей быть.  

V: У долины дельты реки Аше большая история.

А.К.: Это земля, которая принадлежит шапсугам. Исторически там много дольменов, которым по несколько тысяч лет. Они соплеменники египетских пирамид. Там ужасные исторические события происходили во время Кавказской войны. В результате много шапсугов вынуждены были эмигрировать — кто в Турцию, кто еще куда-то. Их просто вырезали, уничтожили. У меня был приятель, который ходил с металлоискателем. Он нашел у меня на участке куски снарядов. Я думал, что это времена гражданской войны. А потом попал в музейчик и увидел там такие же разрывные штуки. Женщина из музея объяснила, что это ядра времен Кавказской войны, от которых в лесу до сих пор много воронок. Я на этой земле чувствую себя гостем, но мне очень нравится их край. 

V: Когда вы пишете пейзаж, вам важна историческая память места, в котором вы находитесь? 

А.К.: Водопад Псыдах в переводе шапсугского — красивая вода. Я сегодня пил минеральную воду «Псыж». Псы – это вода по-шапсугски. Есть много минеральных вод, у которых есть такой корень — псы. Мне хочется быть благодарным жителем этого места, видеть его красоту и делиться ею с другими. Показать другим, что есть сколько прекрасных мест. На открытии выставки многие шутили, что по ней сразу видно, что Сочи — солнечный край, но я хотел пропеть песню про красоту долины реки Аши. Потому что я — часть этой реки.

V: Почему для солнечного края выбран именно уголь? Даже сангины на выставке очень мало.

А.К.: Я, конечно, подбирал мотивы — что может быть самодостаточным в угле, что не требует каких-то особых цветов. Цвет — это сейчас для меня такая счастливая надстройка, которой мы лишились. Цвет — это радость, это звуки ликования. Мне пока не до цвета, хотя я очень его люблю.

V: Сангина же цветная, рыжая.

А.К.: Сангина — это основа, это кровь и земля. Я ее пока, в отличие от угля сам не делаю, но стоит попробовать: найти красную глину, смешать ее с каким-то небольшим количеством ПВА и глицерина, чтобы она была пластичная. Это структурный материал, как и уголь. Как китайцы брали тушь, кисточку, и ничего больше не нужно было. Мой жест в том, что я беру минимум средств. Ничего лишнего. А холст — это просто необходимость, он лучше сохраняется, чем бумага. Кстати, уголь по холсту он еще лучше рисуется. Каждый холст диктует свою технику: к одного грунт более глянцевый и очень легко размазывается, с других наоборот ничего не стереть. На одном холсте пальцы в кровь стираешь, а на другом даже не замечаешь, как все получилось. Все материалы тебя воспитывают. Но я стараюсь, как музыканты, работать в одном регистре.

V: Вы говорили о том, что новая выставка — это альбом.

А.К.: Альбом — это какой-то период, как у музыкантов. Они написали 8 песен за год и выпустили диск. Мне это очень созвучно, потому что у меня тоже немного работ. Каждая работа — это отдельная песня с каким-то мотивом. И, в принципе, я название выставки выбрал по названию работы — так же, как музыканты.

V: А если бы у зрителей была возможность слушать какую-то музыку во время просмотра выставки, что бы вы посоветовали? 

А.К.: Равномерный эмбиент. Или хоралы Баха, как бы пафосно не звучало.  

V: Сейчас вы снова уедете в Сочи на год, писать новый альбом?

А.К.: Вообще я бы жил там все время. Потому что переезды — это все время ломка настроения. Пребывание в Сочи очень много дало — невероятная самоконцентрация, проверка, сможешь ты один прожить в лесу. Сейчас лес начали вырубать — будут что-то строить, наверное. Но три года мой домик стоял в окружении леса. Впереди дорога шумит, но ее не видно — та самая, которая на картине «Фонари». До моря три минуты. Надо перейти через эту дорогу, спуститься по лесенке, перейти железнодорожную полотну и сразу же море. Красота.

V: Вы говорите о том, что для вас уход в лес — это способ внутренней миграции?

А.К.: Когда я приезжаю в Москву, то сразу начинаю в депрессию впадать. Живя в квартире не ходишь, не гуляешь. Сидишь, книжки читаешь и жиром обрастаешь. У меня единственный способ выйти из депрессии — начать что-то делать. Причем не важно, что именно. Главное найти оправдание для того, чтобы что-то рисовать. В Сочи проснулся, вышел — природа, свежий воздух, много солнца. Я, как и древние люди, ушел в поход за солнцем.

V: Кстати, как поживает ваша сочинская резиденция?

А.К.: В прошлом году я вам рассказывал про фундамент (см. интервью с Алексеем Каллимой о выставке «Край» — прим. ред), теперь есть конструкция. У меня стройка закончилась прошлом летом, ровно в тот момент, когда у меня закончились деньги. Предыдущая выставка хорошо прошла, все деньги я в бетон вложил, собственно, в эту резиденцию. Все небольшое, но при этом должно быть таким итальянским двориком, очень уютным. 

V: Кто-то уже приезжал?

А.К.: Пока только друзья. Когда будет второй дом, можно будет приглашать и не таких близких знакомых, им будет комфортно в отдельном помещении. Хотел назвать «Семиралекс» — Серафима и Мирон, имена моих детей. А виллу «Семираинна» —  имена детей и жены Инны. Может, будет «Франция» [3] в честь Валеры. Я ему говорил: «Валера, надо Францию на Винзаводе открывать». Он смеялся и говорил, что никто не будет этим заниматься, только если я сам все на себя не взвалю. 

V: Но вы же хотите этим заниматься.

А.К.: Я хочу движения, соединения родственных душ, солидарности, приятного времяпрепровождения, чтобы было такое место, где всем кайфово. Раньше эту миссию Союз художников выполнял. У них были творческие дачи, куда приглашали художников пожить, поработать с другими художниками. Это очень полезно — обмениваться опытом, ходить купаться, на море гулять, вдохновляться. Это необходимо.

V: Кому были адресованы письма, которые потерял почтальон?

А.К.: Наверное, полковнику, которому никто не пишет (смеется).  V 

[1] Валерий Чтак — один из самых узнаваемых и востребованных российских художников. Его не стало в прошлом году после продолжительной болезни.

[2] Субэтнос адыгов, в прошлом — одно из крупнейших адыгских племён. Проживают в Адыгее и в Краснодарском крае.

[3] Франция — самоорганизованная галерея, которая просуществовала с 2000 по 2006 год. Алексей Каллима преподавал там детям ИЗО, поэтому имел возможность использовать его как выставочное пространство. По легенде, название придумал Валерий Чтак.