«Я рисую не поле, я рисую общество»: интервью с Алексеем Каллимой

До 1 марта во VLADEY Space проходит персональная выставка Алексея Каллимы «Край». VLADEY поговорил с художником о растениях-захватчиках, живучих колючках и необходимости в культивации прекрасного.

VLADEY: Давайте начнем с названия выставки. Как оно вообще появилось?

Алексей Каллима: Сначала появился «Кратер», в 2014 году. У меня была такая реакция — как падение метеорита или взрыв ядерной бомбы. Что-то такое произошло. И я понял, что мир просто в состоянии предкатастрофы. И все это время я был в этом состоянии. В какой-то момент я решил снизить пафос и сделать серию про растения. Я подумал – рисовать про растения, про траву. Выжать все из травы. Потом густело в сознании болото, где трава стала заболачиваться. Разные мои состояния, разные работы. Пытался перевести все в аспект пластики. Это пластические категории — изменение цветов, отсутствие горизонта, через которые я высказываюсь.

Алексей Каллима. Кратер, 2014. Фото: VLADEY

V: Вы же городской человек, московский художник, откуда трава?

 А.К.: Я путешествую. Когда едешь на поезде куда-нибудь далеко, на Урал, и тебя сопровождает унылая трава, особенно в осеннее и зимнее время. Ну, зимой снежок все приукрашивает. А в основном погода очень унылая, некрасивая. Как будто всю мерзость вынесли на маршрут, чтобы пассажиры ехали и вместо прекрасных пейзажей видели какие-то злые заборы, заросли, везде выбрасывают мусор. И меня это всегда дико ранило. И я решил эти ранения как-то визуализировать. Меня как-то упрекали, что я беру такой негатив, а при этом получается красиво. Но всегда на этом строилось — взять «Плот Медузы» Жерико или «Свободу на баррикадах» Делакруа — ужас и кошмар.  Нас учили всегда, что это высший пилотаж — взять какую-то низоту и превратить ее во что-то прекрасное. Ну, это я просто с собой сейчас разбираюсь. Главное — не приумножать зло. Его и так хватает. Если еще стены мазать дерьмом, то совсем ужасно. Ужас в квадрате. Если откликаться на ситуацию и в зеркале делать такое же ужасное искусство — это не выход. Все замыкается на самом себе. Я сейчас актуальное искусство для себя формулирую как декоративно-прикладное, потому что мы прикладываем к тому, что есть, и мы как бы декорируем ситуацию. Но актуальное искусство было мейнстримом многие годы. Поэтому травки как совсем простая такая вещь. Для выражения каких-то идей вовсе не обязательны пафосные символы.

 V: Получается некоторый конфликт.

А.К.:  Я давно уже провозглашаю такое забытое слово — «красота». Красиво много не бывает, ужасного много. Надо пытаться преодолеть ужасное красивым. Вот была такая реакция на мою работу «Сизая топь»: «такие березки, такие прекрасные березки!» Что там прекрасно? Они же все мертвые, они же в болоте, они же затоплены. Вроде ромашки, вроде цветочки. Если немножечко проанализировать, то можно понять, что это негатив с ромашек. Многим зрителям нужно какое-то слово, от которого они могли бы отталкиваться. 

Алексей Каллима. Сизая топь, 2021. Фото: VLADEY

V: Вы к тому, что мы все как эти березки?

 А.К.: Мне кажется, это очевидно, что я рисую не поле, я рисую общество. Вот они разные представители. Это такая полевая анархия. Если мы не прикладываем к этому культурного воздействия, то получается болото. Это наследие нонспектакулярности, с которой мы начинали. Незаметная ерунда, бурьян какой-то, трава. А внимательный человек начнет анализировать: это лопух, это борщевик, это не просто трава, а мышиный горошек. Цветочки цветочкам рознь. У меня либо лысые одуванчики, либо коряги, либо кочки болотные, едва различимые в тумане. И минималистичные композиционные решения: повторяющиеся паттерны, отсутствие сюжетной композиции, они размазаны по поверхности.

V: В какой момент, вам кажется, похоронили слово «красота»?

А.К.: Тогда же, когда говорили о смерти живописи. И вот мы видим, что ничего не умерло. Живопись всегда жива, она всегда жива. Если она мертва, то кто ее убил? Тот и виноват. Зачем же убивать прекрасное? Надо ужасное уничтожать, вытеснять нашим сознанием. Мои кочки, осока и борщевик красивые, но красивым можно быть по-разному. Именно то, что имел в виду Достоевский. Красота спасет мир. Я в данном случае только повторяю его концепцию.

V: У вас здесь целый атлас растений. А загород часто выезжаете?

 А.К.:  Я последние два года в джунглях живу. Я сейчас сюда приехал на выставку. Поселился под Сочи, в лесу дом строю. Там такая активная форма джунглей. Я именно там понял, что растения быстрее нас двигаются, они покоряют пространство очень мощно. И у меня глобальная такая мечта.Стучу по дереву, потому что чем больше говоришь о том, что ты хочешь, тем меньше вероятность, что это произойдет. Все происходит внезапно, как правило. Я начал создавать резиденцию для художников, возможно, для ученых, музыкантов, философов. Хочу создать такое место.

В мастерской Алексея Каллимы. Фото: VLADEY

V: Как галерея «Франция»*?

А.К.: Да-да. Только лучше, потому что это Черное море и джунгли. И отсутствие вообще цивилизации вокруг. Вот у меня домик, и вокруг никого пока нет. Но свято место пусто не бывает. Пока я первый решился.

V: А почему приняли решение уехать из Москвы под Сочи?

А.К.: Желание всегда было. А в этот момент уже была необходимость. Потому что негатив, который был в Москве накоплен — хотелось смыться. Какая-то паранойя начала атаковать. Хотя я, возможно, преувеличил. Сейчас хожу — вроде все нормально. Но при этом было желание куда-то уехать, и сложились обстоятельства к тому же.

V: Почему Сочи?

А.К.: Ну, чтобы не париться с визами, чтобы дети могли приезжать на каникулы. Я ведь не переехал за кордон. Не поломал ни свою семью, ни судьбу. Вчера общался с кем-то, кто вернулся на время. Я это уже проходил, поэтому сразу отбросил эти варианты.

V: Вы имеете в виду вынужденное переселение из Грозного?

А.К.: Именно это. То, что сейчас происходит — беженцы, переселенцы вынужденные, тогда то же самое было. Но тогда я был молод, полон активности. А сейчас есть желание приехать туда, где приятно жить, где комфортно — в Сочи. Сейчас я в начале строительства резиденции. У меня есть дом. В принципе, этого достаточно. Но я понял, что для правильной, комфортной жизни там нужна открытая студия для всех. И также домики для гостей, чтобы у каждого был свой угол. Вот сейчас я начинаю это реализовывать. Пока только бетонный фундамент залит, даже не полностью. У меня есть чертежи какие-то архитектурные. Есть желание опять всех собирать, потому что вспоминаю, как было прекрасно. У меня даже есть проект на этот год — «Утопия». Утопия — это не имеющее места. Слово такое прекрасное. 

Алексей Каллима в мастерской. Фото: VLADEY

V: Вы говорите о необходимости в сообществе? Мне кажется, умение собирать — это редкий дар. 

А.К.: Нет, должно быть прекрасное место. Людей не надо собирать. Нужно создать место. У нас появился подвал, галерея «Франция», поэтому была возможность заниматься искусством и вообще разными практиками. Потом отобрали у нас место, и все рассыпались. Я отвечал за это пространство, потому что преподавал детям ИЗО. Прекрасная была студия и очень неформальная. К сожалению, очередной муниципальный начальник выжил нас оттуда. Он захотел секцию штангистов сделать. 

V: Зато сейчас будет свое место, которое никто не отберет. А в Москве вы ощущение дома потеряли? 

А.К.: Нет. Москва — мой любимый город. Это мой дом. Я не уехал из Москвы, просто я путешествую. Здесь дети, семья, галерея, мастерская. Просто Москва стала отчасти не Москвой. Она улучшается, стали, наконец, какие-то деревья сажать, благоустраивать, за год вдруг что-то построили вокруг Бауманского института, красивые здания. Понятно, что принято все критиковать и говорить, как все ужасно. Но нет. Многое реконструировали — здания, которые годами были в состоянии разрухи.  

V: Получается опять столкновение, что визуально все улучшается, а уехать вам все же захотелось. Это лица людей, которые изменились? 

А.К.: Грустно. Но о чем говорить? О том, как все плохо в Москве? По идее, не должно быть ничего хорошего. Искусства никакого вообще не должно быть. И чтобы все замолчали.

V: В этом смысле искусство всегда должно быть немножко вопреки.

А.К.: Желательно, чтобы искусство вообще перепрыгнуло предел реальности и вышло на другой уровень. Как в эпоху Возрождения. Художники вопреки обстоятельствам, вопреки доминированию христианства, вдруг обратили свое внимание в античность, в язычество и на этом построили новый уровень. Пластические искусства с научной точки зрения стали более совершенными. Появилась прямая перспектива, появился метод создания реальности на холсте, который до сих пор, собственно, и существует. 

V: Вы думаете, сегодня это возможно?

А.К.: Хотелось бы рисовать прекрасную утопию, но я рисую болото, потому что сейчас как-то не до «Рождения Венеры». Мир еще не совсем готов, но потихоньку надо к этому двигаться. Но болото тоже прекрасно. 

V: И болото, и болотная осока. Но почему безлюдные пейзажи? Вы совсем перестали обращаться к людям в живописи?

А.К.: Сейчас у меня нет героя, и я не понимаю, как можно сейчас человека рисовать. Я работаю проектами. Травки, значит травки. Город, значит город. Я ищу героя, пока не очень успешно. 

V: Если каждое растение — это цивилизация, а поле — общество, то как вы смотрите на борщевик и осоку? Как на антисоциальные элементы?

 А.К.: Я с ними взаимодействую. С кем-то приходится сражаться, бороться, выкорчевывать колючки. А о ком-то нужно заботиться, лечить, поливать. Вот так. Так и в искусстве — само растет только ужасное. Это я точно понял. Не кипарисы вырастают, не платаны, а растения-захватчики, которые просто захватывают территорию. А все остальное искусственно высаживается, все красивые акации, стройные кипарисы. Сейчас, к сожалению, обществу не до этого. Все, что высажено — было высажено 50 лет назад. Мне кажется, слово «ботаник» нужно опять возвеличить, потому что нехватка ботаников приводит к одичанию окружающего мира.

Потолок в мастерской. Фото: VLADEY

V: Мне кажется, если ретроспективно смотреть на художественную жизнь Москвы конца девяностых и начала нулевых, то прекрасное тоже росло самостоятельно.

А.К.: Да, было лучше. Это был опыт самоорганизации. То, что сейчас практически невозможно. У нас так мало инициативы, все минимизировано до банальности говорения. Тогда, в конце 90-х, это было еще возможно, были более свободные времена. Сейчас если видишь хороший цветок, то его надо культивировать. 

V: Если мы говорим про утопический проект в Сочи, то это как раз планы на культивирование, чтобы прекрасное могло снова начать расти?  

А.К.: Я с самого начала хотел там райский сад. Я бывал в прекрасных местах, видел красивые сады. И мне всегда хотелось что-то такое. Его нужно долго создавать, я уже начал. У нас был абсолютно дикий участок, ни разу его никто не обрабатывал. Мы купили рукколу в горшочке в магазине, корни воткнули в землю, и все прижилось. Это так удивительно, так чудесно. Я хочу, чтобы уже этим летом в саду собрались художники. И не только художники. Поэтому я заранее приглашаю зрителей. Будете в наших краях — заезжайте.

* Франция — самоорганизованная галерея, которая просуществовала с 2000 по 2006 год в подвале жилого здания на Ольховской, 33. Алексей Каллима преподавал там детям ИЗО, поэтому имел возможность использовать его как выставочное пространство. В галерее осуществляли проекты художники группы «Радек», а также сам Каллима. V