Нынешнюю персональную выставку Алексея Каллимы можно рассматривать как новый этап в развитии его творчества предшествующих пары лет. Беглый взгляд сразу узнает здесь полные меланхолического обаяния черты его недавней живописи проекта «Край», те же скупые по цвету медитативные полотна, те же туманности средней полосы, монотонные ландшафты болот и лесостепей.
Живописи Каллимы свойственны легкость, мерцание, удвоение, скольжение — и абстрактная картина на наших глазах вдруг приобретает отчетливый рисунок песчаной гряды или селевых фаций, а затем вновь растворяется в поверхностном узоре, лишенном прямых аналогий с действительностью. При том, что в работах отсутствует жесткость и предзаданность, их можно сравнить с произведениями Пита Мондриана — тем, что композиция может быть умозрительно продолжена вширь до бесконечности, как мокрый лес, дельта Аше, песчаный пляж.
Речь, конечно, не о воспоминаниях об отдыхе, не о туризме, праздности и приключениях в привычном смысле; нет тут и канвы, построенной на контрапунктах, свойственных архетипическому походному квесту. Здесь ближе по настроению неторопливые одиночные прогулки и остановки где-то очень далеко от общества и жилья. Некоторые работы выглядят как сканы или слепки природных поверхностей, как шкуры из дерна или коры – трофеи далекого леса.
В такого рода эскапизме слышен налет полувекового ретро — когда после жесточайших испытаний врачевателем Европы выступила природная версия экзистенциализма, германоскандинавский лес Эрнста Юнгера: питающая почва, основа добродетельной жизни, которая в то же время может дать приют партизанам и разбойникам. Лес Юнгера - радикальная форма внутренней свободы, духовное братство одиночек, в котором очевидна старая романтическая традиция. Советская версия лесного противостояния, представленная Леонидом Леоновым, несколько проще и «темнее»: оппозицией бюрократическому карьеризму (основному врагу в соцреализме) выступает природное «храмовничество», в котором читаются чертовщина, язычество и глубинная хтонь. Именно в этом ключе истолковали пафосный «Русский лес» Леонова блистательные Аркадий и Борис Стругацкие в «Улитке на склоне» в 1965 году: как неуправляемую и не поднадзорную силу, внутренне мобилизованную на саморазвитие. Причем существующее рядом «Управление по делам леса» совершенно не может не то, чтобы просчитать траекторию этого движения в будущее, но и просто выйти к взаимодействию с лесом.
Необходимость диалога — вот что, пожалуй, можно выделить как существенно новую черту в развитии художником темы эскапизма в природу. По отношению к работам «Края» сейчас появляется новое: персонализация отдельных уголков, назовем это так. Эти индивиды — деревья, водопад, луна на облачном своде и даже русло реки, оно ведь тоже отделено по виду и по смыслу от соседствующих поверхностей, это своего рода ковер, выстланный водой там, где ей вздумалось течь. Единичности и очерченные фрагменты — таким предстает второй этап развития пейзажной темы у Каллимы.
Новую систему отсчета предвосхитило одно происшествие. Собственно, это единственное появление человека и дела рук его в проекте: изображение масштабного подвесного моста и разлома досок, в который проваливается маленькая фигурка. По соотношению человека и пейзажа композиция сравнима с «Падением Икара», приписываемом Брейгелю старшему, однако Алексей Каллима ничем не замещает благородного труда пахаря на знаменитой картине. Достоинство здесь принадлежит исключительно пейзажу — и сила тоже. Тонкой и изящной перспективе моста противостоит мощный поток реки, и в средокрестии случается конфуз (или трагедия?). Но именно из-за противопоставления человеку пейзаж теперь обретает индивидуальные черты.
Но надо сказать, фигура почтальона по отношению к пейзажам у Каллимы ничуть не менее важна для философии проекта, нежели ножки Икара, дергающиеся в воде для морского пейзажа. Тут тоже речь идет об умалении и переоценке драматического героя и дела, которому он служит. Кому сегодня могут понадобится письма, даже от мертвого человека, даже полковнику, которому никто не пишет, пусть почтальон и позвонит дважды?
Одиночество и молчание — вот что может предложить художник тем, кто алчет новостей, зависит от них, целиком в них погружен. И еще — тропинку в темном лесу, то есть другой мост, ведущий не вовне, а внутрь — леса, себя самого. Ведь, в конечном счете, возвращение к природе, казалось бы, оставленное в далеких шестидесятых, несет в себе больше гуманизма и практического смысла в тот момент, когда рухнул мост.
Скрыть
