Вспоминаются мне сейчас и другие обстоятельства, напрямую с картами не связанные, но тем не менее повлиявшие на возникновение в моей живописи устойчивых «карточных образов». Так, например, когда я в 1940-х годах учился в изостудии, мне приходилось довольно часто писать портреты. По-видимому, они были достаточно выразительны, поскольку учителя меня хвалили. Однако у меня самого была глубоко личная проблема, связанная с портретным жанром: по причинам необъяснимого, иррационального свойства я не мог себя заставить деформировать лицо живого человека, то есть при всей моей склонности к экспериментированию живописное конструирование, основанное на видоизменении живой модели, являлось для меня неким табу.

Возможно, это ограничение и привело меня к мысли использовать в качестве объектов для конструирования человеческие символы, и в частности «лики» карточных фигур. Я начал с увлечением писать «джокеров» и «бубновых валетов». Вскоре «бубновый валет» стал доминировать в моей живописи как особого рода образ — знак — символ. Думаю, что это произошло не случайно.

Одно из первых содружеств русских художников-авангардистов называлось «Бубновый валет». Название это воспринималось современниками как дерзкая интеллектуальная провокация. Перенос традиционной карточной символики в плоскость художественной игры придавал ей особый новый смысл. Теперь она заявляла отказ от любых условностей, ограничений и регламентаций, то есть безграничную свободу художественного поиска. 

И в 1960-е годы, когда мы осваивали наследие Серебряного века, подобного рода сентенции звучали не менее вызывающе и провокативно. К тому же именно в художественном плане, с позиции моего конструктивно-пластического видения, карточная фигура «бубновый валет» оказалась исключительно удобным материалом для целей формального экспериментирования. Потому, несмотря на все последующие поисковые периоды, она сохранилась в моей живописи и по сей день.

Владимир Немухин

---

Авторство подтверждено экспертным заключением Силаева В.С.