Гриша Брускин получил признание произведениями, в которых парадоксально совмещаются два масштабных исторических нарратива — тоталитарного социализма и традиционного иудаизма. Обращаясь к различным видам искусства и к разнообразным техникам (станковая живопись, гобелен, гравюра, монументальная скульптура, мелкая фарфоровая пластика), Брускин увлеченно анализирует судьбы тех культур, которым он более всего обязан как личность и как художник. Через тексты Ветхого Завета Брускин воспринимает крах Советского Союза как нечто фатальное, неизбежное, пророчески предсказанное. Его наследие даже в наивысших своих проявлениях содержит семена грядущего упадка.

Эта предопределенность декаданса особенно занимает Брускина как аналитика эпохи. Отсюда своеобразие его художественных средств. В отличие от многих других авторов, работавших с советским материалом, — например, Комара и Меламида, Кабакова, Булатова — он не использует язык советского искусства в чистом виде. Брускин в своем стремлении художественно воспроизвести историю сознательно возвращается к знакомым до боли, ставшим уже едва ли не кочующими мемами образам атлетов, военных, вождей, сотрудников спецслужб советского време- ни, стремясь привести их эстетическое воплощение в соответствие с подлинным духом эпохи. Небольшая скульптурная работа «Вохровка» и представляет собой пример подобной стратегии. V