«Над этой композицией, получившей название "Пижамные игры", я работал, развивая новую для себя сюжетную линию — игры как социального ритуала или даже социальной мистерии. Часто первым толчком, подвигающем меня взяться за кисть, становится какое-то внешнее событие — никогда не "высиживаю" свои картины, они должны органично вырастать из реального опыта. Так было и здесь — несколько лет назад я оказался на костюмированной предновогодней вечеринке. Никакой особой темы, все нарядились, кто во что горазд, а многие гости пришли в причудливых пижамах "кигуруми" — так что, по сути, вечеринка превратилась в пижамную. При этом некоторые костюмы повторялись, что добавляло остроты и комизма. Скажем, Пикачу оказался аж в двух экземплярах — и видеть пару Пикачу, обсуждающих роман В. Сорокина "Очередь" за бокалом шампанского было весьма забавно. Возвращаясь домой под утро, я думал: "Вот собрались взрослые люди — художники, дизайнеры, коллекционеры, галеристы — на праздник подурачиться, расслабиться, снять стресс, вот они напялили костюмы покемонов, единорогов и пиратов — а особо-то и не до веселья, и лезут из радужных пастей и сиреневых клювов обычные наши человеческие тревоги, российские наши страхи да жалобы". Потом меня нередко посещали воспоминания об этом, надо сказать, совершенно рядовом и малопримечательном событии, и я не мог понять, почему? Что заставляло меня снова и снова возвращаться к нему? Постепенно понял, что оказался под впечатлением странного сочетания искусственности и беспощадной, неизживаемой, непреодолимой реальности. Написав в последние годы ряд крупных холстов, посвященных персонажам романтического пантеона — таковы, например, "Алхимик в своем кабинете" или "Последний пленэрист" — я почувствовал сейчас, что в этот же ряд просятся и скрывающиеся за гротескными пижамными личинами наши современники.
Но то, что я сказал выше — слова. Художник мыслит зрительными образами, гонится за ними, бредит ими. Визуально человек, притворяющийся животным или каким-нибудь анимационным героем, растением или неодушевленным предметом, чрезвычайно интересен — и сам по себе, и в группах, и в покое, и в действии (даже самое простое, типа совместной трапезы или настольной игры, становится многослойным, пластически и ритмически насыщенным). В представленной картине пижама-шкура превращает игрока с бензопилой в оборотня-вервольфа и как бы оживает, становится более выразительной, более подлинной, чем скрывающийся под ней человек. "Жертвой" игрового распила выступает покрытая фигурной попоной в виде силуэта России борзая — она не шелохнется (ведь это всего лишь игра, и собака прекрасно понимает, что реальной угрозы нет). Однако, брызжущая вокруг кровь заставляет усомниться в иллюзорном характере происходящего. Важно то, что распил тотален — разметка запланированных частей присутствует не только на фигурной собачьей "попоне", но даже и на стене здания, выступающего фоном. Все до последнего кусочка будет раскромсано и растащено! Распил также сопровождается и общим распадом, разрушением не только человеческого характера, но даже и материи, самого вещества — крошится, шелушится и осыпается стена, рвется в клочья пижама-шкура. В живописном отношении эта вещь резко отличается от большинства моих работ — обычно у меня обширная палитра с богатым рядом синих и зеленых тонов. Здесь же я сознательно ограничился всего четырьмя красками, сосредоточившись в большей мере на атмосфере, тоне и фактуре. Полагаю, такая колористическая сдержанность вполне соответствует общему образному строю и настроению картины».
Егор Кошелев
Егор Кошелев — внимательный наблюдатель современной культуры, ее критик и ироничный комментатор. Благодаря академическому образованию, полученному в Академии имени Строганова, он блестяще владеет художественным мастерством. Однако в творчестве Кошелева реалистическая школа советской живописи стала всего лишь базой, в которую вклиниваются и которую трансформируют самые разные стили. Кошелев использует историю искусства как багаж, из которого достает различные историзмы — от маньеризма до футуризма и неограффити. Как будто Якопо Понтормо, Пабло Пикассо или Умберто Боччони вдруг попали в ХХI век и стали соавторами современного художника. Используя разные художественные языки, он не переписывает историю искусства, но добавляет их в свое творчество, как краски в палитру. В последнее время художник занимается переосмыслением модернизма и его формальных приемов, оставшихся в далеком прошлом, вне современной арт-моды. V
Подробный отчет о сохранности высылается по запросу.
