В начале 1960-х Михаил Рогинский одним из первых в кругу художников-нонконформистов открыл мир советского быта как предмет художественного исследования и осмысления. Хотя его часто называли «советским представителем поп-арта», сам художник отрицал такое сближение — оно произошло лишь спустя 10 лет уже в среде концептуалистов, и для внимательного зрителя очевидно, что его художественной философией был не цитатный постмодернизм, а озабоченный проблемой бытия человека экзистенциализм. Как говорил сам художник, «я заставлял себя воссоздавать реальность, исходя из своих представлений о ней», — именно такой способ познания, от экзистенции единичного человеческого бытия к сущности предметов и мира, лежит в основе этой философии.
После эмиграции и многочисленных художественных экспериментов, в конце 1980-х Рогинский возвращается к истокам своего творчества, снова создавая «портреты» предметов быта и повседневных ситуаций. В середине 1990-х он открывает ностальгический «Московский цикл», посвященный уже ставшему историей советскому прошлому, его быту и архитектуре.
Работа «Цветы» 2002 года относится к «предметному» разделу «Московского цикла». К этому же году относится несколько схожих по сюжету и исполнению работ, позволяющих говорить об отдельной «букетной мини-серии». Рогинский изображает одну из примет советского праздничного быта: букет цветов (скорее всего астр) в вазе. На неоднородном темно-красном фоне густыми мазками оттенков черного цвета прорисован сам букет: работа напоминает о любви советских людей, многие из которых лишь в первом или втором поколении стали городскими жителями, к цветам — это своеобразная тоска о деревенском прошлом с его близостью к природе и ее гармонии. Цветы, выделяясь на густом красном фоне застывшим темным пятном, уже неподвластным никакому изменению, оставляют не столько праздничное, сколько тихое ностальгическое ощущение.
«Развеска белья №3» 2000 года принадлежит к «ситуационной» части «Московского цикла»: серией зарисовок уличных сцен Рогинский начал свою сагу о советском прошлом Москвы. Здесь изображена сцена, характерная для районов первых «хрущевок», внутреннее пространство которых оставалось все еще слишком тесным: женщина развешивает постиранное белье во дворе на веревках — тонко подмеченные черты сочетания барачно-коммунального коллективизма и робко намечающегося индивидуализма пятиэтажной реальности. Фоном этому очень человеческому действию, создающему и поддерживающему уют бытия, служит серая стена с черными, словно выбитыми окнами: пространство индивидуальной жизни как будто противится человеку, вынужденному постоянно преодолевать своим трудом эту неуютную среду. В то же время это тонкая летопись лирического микрокосма, хроника неповторимого.
Знакомство с этими произведениями в наше динамичное время — своего рода практика постижения сути явлений и предметов. Они способны парадоксальным образом обратить к внимательному наблюдению уже за собственными переживаниями в отношении окружающего вещного мира. За пределами его форм. V
Подробный отчет о сохранности высылается по запросу.
