Картина-объект «Орел торжествующий» была написана для персональной выставки «PHOBIA», прошедшей в 2009 году. Она была главным произведением в экспозиции третьего этажа и одновременно венчала весь этот проект — один из самых сложных и разнородных в моем творчестве. Выставка представляла собой образованный многочисленными текстами, живописными и графическими работами, найденными объектами и инсталляциями нарратив, фиксирующий эпизоды становления творческого «я» и гражданского самосознания современного российского художника, где ироническая отстраненность парадоксально уживалась с лирико-исповедальными интонациями. Над этим тщательно разработанным пространством личной и социальной драмы и восседал пернатый хищник, обозначая неизменно ощущаемое присутствие всего официального — политической риторики, идеологии, культуры, силового аппарата и пр. Однако значение данной работы далеко не исчерпывается номинальным представлением в рамках проекта обозначенного дискурса. 
Меня всегда интересовало то, как живут на территории современного искусства знаки и политическая эмблематика, как перекодируются со временем устоявшиеся раз и навсегда, казалось бы, образы. Здесь при помощи подчеркнуто утрированной трактовки хорошо знакомой символической фигуры двуглавого орла достигается большая экспрессия и монументальность, чем можно было бы ожидать даже в рамках лояльного государству художественного высказывания. Однако, использование широкого ритмичного кистевого жеста, ярких локальных цветов и богатой многослойной фактуры придает изображению автономный характер — будто бы мало пригодный для сегодняшней картины мотив переводится в область формальных и семиотических задач, освобождающих его от внешней идеологической нагрузки. Особый момент — выбор основания, в качестве которого были взяты створки старого шкафа — кое-где сохранились изначальные крепления, профильный рельеф, щербинки, полученные за время эксплуатации. Это вовсе не какая-то универсальная в своей стерильности плоскость, но самоценная предметная реальность, своей грубоватостью и осязаемостью вызывающая в памяти не то раннего Раушенберга, не то пресловутое «Русское бедное». Появление в этой среде столь зрелищного, нагруженного историко-политическими  смыслами образа неминуемо создает некий семиотический разрыв, зазор, столкновение с которым, как мне кажется, предоставляет зрителю возможность рефлексивно пережить тот комплекс противоречий, что мы всякий раз испытываем, глядя на очередное вторжение власти в повседневную жизнь.

Егор Кошелев