К концу 1980-х Рогинский возвращается к теме предмета, и часто иконография и сюжеты работ совпадают с периодом 1960-х. Тогда он впервые обратил внимание на окружающий его быт и начал жадно его изображать. Чайник был одним из его излюбленных сюжетов в 1960-е годы, и уже на одной из ранних работ он сопровождается текстом «Чайникъ» (1965). Рогинский уже тогда нередко использовал в своих картинах отдельные слова и фразы, иногда даже нецензурные. Все это придавало изображению дополнительную эмоциональную силу и одновременно углубляло сюжет. «Надписи появились у меня сразу. Они нужны, чтобы снять картинность с картины, сделать ее больше похожей на плакат изображение становится таким же реальным знаком, как буквы», — объяснял художник.

В момент возврата к «предметности» в середине 1980-х Рогинский делает сначала ассамбляжи (плоские, не в перспективе) — натюрморты, как он их сам обозначал, куда иногда вплетаются теперь уже не русские, а французские тексты. В ранних московских натюрмортах часто были односложные словесные конструкции, иногда граничащие с трюизмами, или, напротив, ироничные намеки на окружающую действительность. В Париже появились уже целые абзацы, которые нередко получали специальное место в картине, отделенное линией от изобразительного сюжета. Очевидно, теперь цитировалась новая действительность Рогинского — французская. На картинах отображались строки новостей из телевизора (как свидетельствуют его друзья, газеты он не читал, а радио не слушал). Текст в представленном произведении сообщает, что доход на наследство считается двигателем прогресса. Таким образом Рогинский совместил два мира — свой личный и мир внешний, чуждый и глобальный. Голубой «московский» чайник на любимом художником красном фоне соседствует теперь с экономическим тезисом нового, тогда еще не принявшего его мира. Михаила Рогинского всегда интересовала исключительно живопись, он просто физически не мог не писать, и в его вдохновленном самой жизнью «потоке» сплетались сиюминутные моменты и давние воспоминания.V