Являясь одним из ведущих представителей московского концептуализма, Иван Чуйков стоит особняком в рамках этого направления. Из всех концептуалистов Чуйков, пожалуй, в наименьшей степени интересуется созданием авторской нарративной линии и сосредоточен на проблемах внутренней структуры живописного произведения. Начиная с 1970 года, художник последовательно занимается изучением сложных взаимоотношений изображения и реальности. Изображение для Чуйкова вовсе не является самоценным визуальным элементом - с точки зрения автора, его можно отождествить с неким поверхностным слоем, затягивающим картинную плоскость или трехмерный объект. Подчас художник создает прочную пластическую связь между этой живописной «пленкой» и основанием, добиваясь эффекта, близкого по воздействию классическим произведениям искусства. Однако же, чаще живописная составляющая представлена в конфликте с прочими слоями, сведенными в рамках единой работы.

Исследуя изображение, Чуйков часто прибегает к приему фрагментации. Этот, казалось бы, элементарный прием позволяет художнику максимально дистанцироваться от традиционных методов организации фигуративной картины. Изоляция отдельного фрагмента, избранного с озадачивающей произвольностью, его многократное увеличение превращает источник в непознаваемую «вещь в себе», создает особую дистанцию восприятия, с которой обыденное и несущественное приобретает подлинную художественную значимость.

Представленная работа продолжает ту линию творческих экспериментов Чуйкова, что началась со знаменитой «Большой купальщицы» (1970). Отличающаяся компактной собранностью композиции и выразительностью колористического решения, сведенного к простому соцветию красного, желтого и синего, она будто бы напоминает крайние модернистские эксперименты рубежа 20-х - 30-х гг. Тем не менее, художественное мышление автора лежит в совсем иной плоскости - зрителю предстает виртуозная деконструкция одного из жанровых фетишей европейского искусства - женского ню.

Чуйков выстраивает художественное пространство, контрастно сопоставляя три визуальных слоя - полуфигура, срезанная краямирамы справа, фрагмент обнаженной, входящей в воду, и, наконец, изображение женской груди в центре. Причудливо соседствуя друг с другом, они исполнены в явно различных манерах. Не скрывая артистической иронии, Чуйков сталкивает условный формальный язык, рафинированную полуабстрактную стилизацию в духе живописи Эспри-Нуво (особенно очевидной в трактовке волн) с грубым натурализмом центральной части, где с особым тщанием прорабатывается сосок и поросшая волосами подмышка. Мотив, что под кистью мастера предшествующего поколения должен был обрести черты целостного гармоничного образа, расслаивается на составные элементы и удерживается от полного распада лишь энергией противодействия. Безобидное изображение обнаженной натуры, преображенное постмодернистским видением Чуйкова, становится здесь утонченным стилистическим палимпсестом. V