Пока полупустые залы современного российского искусства все еще отапливает макулатура концептуализма, разговоры о живописи ведутся здесь с неохотой и между делом. Графика легко создается в четырех стенах. Живопись требует воздуха, света, требует дистанции от объекта – а значит, способности отстраниться от себя, от своей жизни и своего времени. Способности не просто выйти из комнаты, но даже забыть, где она находится.
Многие решают эту проблему через синтез искусств, добавляя к живописи элементы звука, видео или объекты. Другие ищут реальных путешествий или исторических расстояний, чтобы изобразить натуру ушедшую или непривычную. Но мало кто выбирает глубоко погрузиться в логику именно и только самой живописи. Сергей Скутару в этом смысле принадлежит к исключениям.
Как и в XX веке, выход за рамки легальной культуры нам часто дает отсутствие специального образования. Скутару по сути – самоучка: он обратился к живописи, не имея ничего, кроме года учебы в колледже и посещения нескольких крупных музеев. В его усиленно цветных, резких работах нет стремления к неопримитиву и тем более к стилизации. Зато есть свой почерк и то отсутствие рамок, которое позволяет художнику превратить в картину все, что он видит, не делая различия между случайной репродукцией, натурой и воспоминанием – и не разделяя явления на главные и второстепенные.
Идеи Скутару ошеломляют элементарностью при очень сложном, иногда импровизационном исполнении. Звенят огромные ребра металлического пандуса в постсоветском подъезде – не то ребра, не то лыжи. Автобусный свет выхватывает в салоне лица-портреты. Ковер ползет по дешевому раскладному креслу, вдруг вспыхивая расписными цветами, как в полотнах Натальи Гончаровой. Монументальный сорняк, оплетающий стены дома, случайная группа на остановке, пристальный взгляд девочки в кадетской форме. Здесь между фигурой и абстракцией нет очевидной границы: в пластическое целое смешиваются осколки пространств и форм, искореженные, падающие шрифты на этикетках йогуртов и бутылочек. Сам художник говорит, что тему ему помогает находить случайный толчок извне, эмоциональный ответ, который он получает из мира, как требование вернуться к холсту. В этом смысле яркость и глубина образов Скутару, его восприятие живописи, как потока, куда он время от времени входит с головой, во многом напоминает поэзию Вадима Банникова – еще одного заметного автора 2010-20-х, работающего вопреки традиции.
Рассудочная, «постконцептуальная» живопись наших дней неизбежно толкнет и зрителя, и художника в сторону все большей живописности, когда цвет яростно отказывается отдавать свои позиции форме, и ломкий архитектурный скелет наполняется кровью красок. Не случайно именно в конце 2010 в государственные музеи стала понемногу возвращаться память о московских и ленинградских экспрессионистах 1930-60-х: Мария Казанская и Сергей Романович, Александр Арефьев и Рихард Васми, Владимир Яковлев, Михаил Рогинский, Михаил Ларионов, Вера Ермолаева, Татьяна Глебова. Подобно этим крупнейшие художники, Сергей Скутару пишет свой портрет современной России, увиденный с изнанки, с черного хода – и эмоциональная точность этого портрета не оставляет сомнений.
Надя Плунгян
