Виктор Алимпиев. Мои любовницы

Новая живопись Виктора Алимпиева — всегда новые чувства. Это и смена мироощущения, и иная тональность, и даже другое пространство, поскольку художник не пишет работы без повода, они всегда — «по существу». Но существо дела лежит не в области сюжета, хотя название серии «Мои любовницы» и связано с темой нежности и обладания.  

Когда уходит небытие, остается Замок чистоты.
Стефан Малларме. Igitur, или Безумие Эльбенона

Первое, что сразу маркирует новое начало — изменение цвета. В этом проекте нас встречает насыщенный и полновесный альянс розовых и темных полотен, причем последние тоже представляют собой дуэт собственно черных и черно-лилового оттенка. Глубокий переливающийся черный, имеющий много общего с агатом, полупрозрачным черным камнем, уже встречался в некоторых работах Алимпиева, но черно-лиловый, включающий розоватые фрагменты, кажется сейчас неожиданным отзвуком глубокой вечерней тени с пейзажа импрессионистов. Еще более поразительным кажется здесь розовый разных оттенков, от теплого-солнечного до холодного закатного. И этот теплый розовый можно отметить как совсем новый цвет в авторской палитре Алимпиева.

Темные работы оттеняют розовые, как ночь, соседствующая с рассветом. Это атмосферное сравнение логично, поскольку живопись — это всегда разговор о пространстве, ведь метафору картины-окна никто не отменял, даже Розалинд Краусс, предложившая понятие решетки для абстрактной живописи раннего модернизма, поскольку и там шла речь о решетке на окне. В живописи Виктора Алимпиева разных периодов были совершенно разное представления пространства (пройтись по которым было бы темой специального захватывающего исследования).

Переливающийся разными оттенками и мерцающий цвет картин серии «Мои любовницы» со всей очевидностью содержит в себе свето-воздушный ген классической живописи, поскольку существует как дополнение к предмету, является его фоном. Причем фоном как в латинской этимологии, где fundus означает «дно», «основание», так и в греческой, где φωνή — это звук, и в этом смысле цвет фонит, то есть издает собственный звук, играет свою роль, независимую от «любовниц».

Так мы подошли, наконец, к тому самому существу дела, которому посвящена эта живописная серия-сюита, где полотна, следуя друг за другом, несут в себе меняющийся, но похожий мотив светлого тела, или даже тел, соприкасающихся, наподобие лепестка и носа. Забавно и неожиданно то, что художник решительно отходит от иллюзионизма в сторону конкретных пластических изобретений — то, что сейчас обозначено лепестками, является сильно редуцированными фрагментами рисунков женских головок, но покоятся они на плотном белом, словно бы фарфоровом, основании — как бы рельефе, вылепленном на поверхности холста. Тщательный рисунок создает богатую физиогномическую гамму образов: от красивых, сложенных, как бутон, губ, до хохочущего рта (а иногда пугающего оскала), окруженных десятком мимических линий любовно выстроенных картографий лиц.

Так образ, пройдя длинную цепь трансформаций: от руки художника в монитор компьютера, снова рукой на кальку и затем только на поверхность рельефного лепестка — приобретает собственное тело, пусть белое и тонкое, но решительно отделенное от живописного фона. У рисунка, чьими бы контурами он не вдохновлялся, появляется другое, независимое во-площение, то есть перевод в новую плоть, как если бы черты лица женщины были повторены на поверхности Луны — понятно, что этот космический «носитель черт» окажется куда могущественнее своего земного прообраза. К тому же изображения, если внимательно вглядеться, постепенно распутывая замысловатый линеарный рисунок, оказываются всегда удвоенными — зеркальным повторением себя самоё, иногда в чуть сдвинутом ракурсе. То есть помимо одаривания образа собственным телом, Алимпиев его еще и удваивает, зеркалит — как бы присваивая себе сам прототип, лишая последнего права быть еще где-то, кроме картины.

«Мои любовницы» оказываются конструкциями хрупкими, но самостоятельными, их появление и размеренное сплетение в пары чем-то отдаленно напоминает принципы конструирования образа в «Большом стекле» Марселя Дюшана, тоже создающего тонкий рельеф из красок на фоне бестелесного, уже полностью прозрачного фона. Правда, множественность и закольцованность движения Дюшан отнес в сторону мужского начала — Любовницы там оказываются Холостяками, конвейер которых находится в сложном соотношении с образом вечной непорочной Невесты, то ли они ее ищут, то ли пытаются убежать. Невесту Дюшана часто считают аллегорией чистой идеи, блистательного высшего разума и творческого начала — по всей видимости, в случае с искусством Виктора Алимпиева идея и творчество — это самосознание художника (или самостоятельное звучание цветного фона картин). В которых парят на стеблях сияющие, словно фарфоровые, любовницы, вылепленные и раскрашенные художником.

Текст Евгении Кикодзе. V