Кошелев. Наследник Блейка. Комментатор-трикстер

«Я считаю, что персональная выставка — не какой-то рядовой эпизод в жизни художника. Очевидно, назрел какой-то ряд задач, которые иными способами, кроме как персональной выставкой, не решаются», — говорит Егор Кошелев в интервью VLADEY. Начало 2024 года для художника — эпизод явно не рядовой. Сразу две персональные выставки Кошелева проходят одновременно: вслед за масштабной экспозицией «Гештальт художника или внезапная ретроспектива», совместным проектом ММОМА и OVCHARENKO, во VLADEY на Неглинной открылась еще одна персональная выставка Егора Кошелева «Второй тайм». В рубрике #крупныйплан публикуем текст искусствоведа Сергея Хачатурова о месте Егора Кошелева в истории искусства.

Егор Кошелев признанный в России и мире мастер, выбравший для себя стратегию не совпадения ни с одним трендом, каноном и «измом». Он эскапист, убегающий от институциональной правильности, раздражающий многих тем, что делает «искусство вопреки».

В настоящее время активны художники без классического образования, не отягощенные грузом многих знаний, не испорченные догмами, трафаретами, шаблонами. Чаще всего эти мастера — автодидакты, выпрыгнувшие из альтернативных субкультур: панков, граффитистов, стрит-артистов. Наивная цветная манера с полыхающими красками, подробными сценками, в которых участвуют ангелы и демоны, стала трендом нового поколения. В него попадают и живущий в Нью-Йорке Николай КошКош, и нижегородская команда «ТОЙ», собравшая панков-граффитистов и татуировщиков, занятых сегодня сложными идеями нового станковизма.

Такой путь наива, от чернозема и низовой трэш-эстетики к изыскам рукотворных, очень щедрых на эмоции обаятельных вещей понятен. Как будто бы он предлагает вариант самого честного восхождения к идентичности художника. В случае с Егором Кошелевым начальный вектор пути прямо противоположный. Сперва художник получил образование в академической Строгановке у ученика Дейнеки Владимира Васильцова. В 2006 году защитил диссертацию по искусству Тинторетто. Факты биографии свидетельствуют, что путь художника вписывается в классический академический канон. Однако жизнь вопреки заставила художника не идти по накатанной, но сделать крутой вираж и примкнуть к потоку описанных выше неформалов, панков, граффитистов.

Как рассказывает сам художник, после окончания в 2003 году отделения монументальной живописи он решил радикально порвать со всем, что навязала ему Академия. Обнулить себя и стать в какой-то мере аутсайдером. Такой был предпринят демарш. Кошелев стал бомбить промзоны граффити, превратился в райтера. Поддержкой в этом радикальном кульбите собственной биографии ему служили, как это ни парадоксально, мастера позднего Ренессанса, маньеризма и барокко. Точнее – его вдохновляла судьба их творений в контексте многовековой культуры. Антиканонические росписи, порывающие с образцами и правилами Ренессанса появились, как известно, уже в первой трети XVI века. Уместно привести в пример Палаццо дель Те в Мантуе, точнее — декорации Зала Гигантов мастерской Джулио Романо. По отношению к идеальной модели Вселенной Леонардо, Рафаэля, Перуджино росписи Зала Гигантов — это лютый панк. Мужланы-гиганты античной мифологии решили забраться по стене к Олимпу и стать вровень с богами-аристократами. Джулио Романо с учениками запечатлели на куполе и четырех стенах зала сцену, когда Зевс Громовержец пустил в возведенную гигантами стену и лестницу молнии, и памятник человеческой гордыни, прототип Вавилонской башни, рухнул, погребя под собой корчащихся и гримасничающих будто силачи в площадном балагане дуралеев. Неправильность, разодранность пространства на разные сегменты, вульгарная почти экспрессия, неотесанные герои, от которых отскакивают пародирующие их обезьянки, резкий дисгармоничный цвет позволяют назвать данное программное творение маньеризма прото-стрит-артом. Впрочем, к нему так и относились. В век Просвещения, когда эталон классицизма был канонизирован, «грубую роспись» на низкий сюжет Джулио Романо воспринимали совсем небрежительно. Образованные гости Палаццо дель Те просто вырезали ножами свои надписи поверх росписи («Здесь был Антонио»). Так что теперь мужланы-гиганты похожи на армию деклассированных зеков с татуировками на плечах и запястьях.

Вот именно такая традиция стала путеводной для Кошелева. Оказывается, и внутри академических святынь поселилась хтоническая тень культуры, которую потом назовут слэнгом «готика». Разрушенная депрессивная картина мира и варварские интервенции в хрестоматию древнего искусства помогли искать свой собственный путь неправильного правильного. Защищать свое право на неправильное.

Работа Егора Кошелева «Х» в экспозиции выставки «Гештальт художника или внезапная ретроспектива».

С 2005 по 2009 год Егор Кошелев миксует теги граффитистских композиций с сюрреалистическими кислотными ландшафтами. Буквы оказываются героями новой станковой живописи. Замещают людей. Страдают. Вопят. Кровоточат. Геральдика и эмблематика империй также участвует в этом странном кислотном перформансе, который и солидарен с субкультурой улиц, и оппозиционен ей. Оппозиция заключается в аналитическом разъятии шрифтовой целостности месседжа. В согласии с логикой происхождения граффити такая целостность (собственно узнаваемые «теги») маркирует территорию отдельной группировки или команды. У Кошелева буквы вдруг становятся артистами шекспировской трагедии. Плетут друг против друга козни, интриги, в алчной имперской «игре престолов» борются за власть. Их представление проходит на фоне галлюциногенных пейзажей, пародирующих канон классической традиции. Алхимическая свадьба искусства улицы с уроками академической школы отражает поиски теневой темы внутри официальной культуры. Тень, изнанка правильного канона тянется с Века Просвещения и именуется «готический вкус».

Собственно, Егор Кошелев — единственный в России законный наследник le gout gothique. Ведь это направление не совпадало с черноземом низовой стихии народного ремесла, а было плодом рафинированной рефлексии интеллектуалов вроде Блейка, Фюсли, Баженова, Уолпола над попыткой соединить ужасное с прекрасным. Найти освежающую тень в раскаленной атмосфере выхолощенных правил неоклассицизма. Это путь депрессивных поисков готической идентичности оказался для Кошелева состоятельным и уникальным.

Егор Кошелев. Окно 93, 2010. Фото: VLADEY

Постепенно художник отошел от леттристской буквенной манеры и начал двигаться к новой версии исторического жанра. Слово-пароль в его интерпретации сюжетов далекого и близкого прошлого: эксцентрика. Интересна серия, посвященная событиям 1993 года. В центре Москвы, у так называемого «белого дома» шло противостояние правительства и парламента. Шли бои. Взрывы, раненые, бронетехника, самостийные пункты медицинской помощи, ужас, боль и отчаяние… Все это стало частью личной памяти. Егор Кошелев вставляет доски в старые оконные рамы и рисует в них сцены будто раскадровки личных окон воспоминаний. Расколотое пространство напоминает монтаж фильма, одновременно – стрит-артистские сюжеты, запечатленные на заборах промзон. Сильные ракурсы, грубая сшивка планов, монохромная почти палитра дополняют сходство с гулким шумом уличного стиля. Однако элегантность и академическая виртуозность рисунка придают работам новое эстетическое качество автономных самоценных объектов. Ими можно любоваться, их можно хранить и собирать.

Для граффитистов Кошелев эксцентричен своей академичностью и правильностью. Для академиков Кошелев эксцентричен своей депрессивной сокрушенностью, с расколотой, растерзанной, неприбранной картинкой мира. Психопатическую тему ускользания от разных культурных сообществ Егор и выбирает в дальнейшем. Ни к какой тусовке он не прибивается. Предпочитает имидж чудаковатого комментатора. Он всегда над ситуацией корпоративных предрассудков, будь они академической или субкультурной природы. Он немного пересмешник. Пародист. Трикстер.

Работа Егора Кошелева «Отрыжка концептуализма» в экспозиции выставки «Гештальт художника или внезапная ретроспектива».

Принципиальным образом конца нулевых — начала десятых становятся кошелевские «тексты о текстах», пародирующие стратегии концептуализма. Вот, в частности, тондо. На нем — рвотная масса цвета гнилого болота. Из нее вытекают буквы: «Отрыжка концептуализма». Эту массу клюют голуби.

Другая инсталляция: полнофигурный портрет художника, лежащего на старом стертом матрасе. Рядом с изображением головы объемный комиксовый «пузырь», в котором текст: «И все же лезет, лезет в голову мыслишка, что вот на это самое место, где я, и всяк собрат мой, имеют приют и отдых, нацелилась уже чья-то жадная лапа — и недалек тот день, когда не найдется более человеку пристанища в целом свете — и, верно, даже трупу его будут охотники выставить счет».

Работа Егора Кошелева «Право на отдых» в экспозиции выставки «Гештальт художника или внезапная ретроспектива».

Трафаретное, клишированное, стертое, обезличенное — то, что определяет ироническую деконструкцию письма в практиках концептуальных художников, Кошелев переводит в странное личное, невротическое. Так расщепляется догматизм концептуальной иронии, ее претензия на тотальность. Капсула постмодерна разбивается. Циничное капитулирует перед желанием нового личного, ценностно значимого — того, что вскоре назовут «метамодерном».

Егор Кошелев является наследником блуждающего между ужасным трэшем  и неоклассикой готического вкуса. От безумия такого соседства тоже спасает ирония, но уже другая, романтическая, лично выстраданная. А пластические формулы, в которые эту иронию можно облечь, предоставляет ставший научной темой художника маньеризм XVI века. Головокружительно сложные ракурсы, контрастная световая режиссура превращают картины художника 2010-х годов в перформансы неоманьеристического, необарочного театра с изломанными истеричными Пульчинеллами и погруженными в глубокую меланхолию Пьеро. Герои Кошелева похожи одновременно и на субкультурных маргиналов, и на персонажей мистических книг. Хипстеры оборачиваются ангелами, демонами. Хиппи и панки становятся героями вселенной Уильяма Блейка, отца всех неформалов новейшего времени, создателя собственной космологии и вычурного наивного, тоже без сомнения «готического» стиля живописи. Как и у Блейка, ангелические и демонические герои Кошелева крутят планеты, пробиваются к сокровищам земных недр, устраивают светопреставления с огненными эффектами, летают по воздуху на крыльях и растворяются в эфирных потоках. Остаются при этом узнаваемыми гражданами, пассажирами метро.

Егор Кошелев. Астрохипстер, 2012. Фото: VLADEY

Пересмешничество и трикстерство живописи Кошелева очень обаятельно, оно каждый раз позволяет представлять картину вкусным на подробности и изысканным по мастерству пазлом, который надо разгадывать, получая удовольствие от красивой цепи ассоциаций и припоминаний. Само вещество живописи у Егора тоже немного пародийно. Будто заправский виджей, он миксует томный лимонно-желтый цвет шестнадцативековых картин Андреа дель Сарто с агрессией алого и зеленого райтера-граффитиста. Такое междуцветие также оставляет зрителю возможность самому собрать визуальную драму постдигитальной реальности.

Меланхолическое пересмешничество оставляет невероятно широкое поле экспериментов над самим собой, собственным имиджем, идентичностью. Элегантный и экстравагантный Кошелев предпочитает ходить в ярких экзотических халатах, носит на голове восточные фески и обращаться ко всем с манерами исключительно учтивыми. Байронизм сочетается с дендизмом и декадансом. Столь же изощренный стиль собирает художник и в изобразительной репрезентации себя. Предпочитая имидж то тинейджера, то эфеба с фресок флорентийского маньеризма, художник комментирует различные парадоксальные ландшафты жизни. Выбирая роль эксцентричного наблюдателя он становится кем-то вроде Оле Лукойе или кэрролловского Безумного Шляпника: вертит над миром разные зонты цветных и серых снов, мажет время маслом и создает свою картину жизни, похожую на сюрреалистический сон, галлюцинацию. Как и у Льюиса Кэрролла в сказках про Алису, в этой картине очень пронзительна травестийная тема «мира наизнанку».

Постепенно абсурдизм и фантасмагоричность мира наизнанку радикализируются. Смешное все больше вытесняется кошмарным, гойевским. Готицизмы доминируют. Так, в недавнем портрете художника, живописующего реалистический открыточный пейзаж с березками и далями, лицо превращается в дупло. В дупле сидит сова. Одежда богемного художника покрывается лишайниками, грибами и плесенью. Традиционная школьная живопись, оплот консерватизма, тут представлена в процессе своего гниения, в наркотической дреме. А художник полностью утратил свою идентичность и стал зияющим босховским провалом во мрак. Сама субстанция света и цвета здесь наследует стертой выцветшей манере плохого школьного канона.

Егор Кошелев. Тайный пленэрист, 2021. Фото: VLADEY

Новые серии Егора Кошелева обращены к нескольким темам: ископаемые останки, хроники пижамных вечеринок и интриги между модернизмом и антимодернизмом.

«Хроники пижамных вечеринок» — неосуществленный проект. Он планировался как реакция мастера на локдаун периода ковида. Самое мягкое, уютное, семейное, мимимишное, — пижамы с капюшонами в форме чебурашек, с хвостиками мыслились униформой безумного рейва в угарном клубном духе. В 2022 году тема пижамных вечеринок перестала быть актуальной из-за трагедий более страшных, чем ковид. Однако мутации уютного спального костюмчика стали важной темой для Кошелева. Чебурашечьи капюшоны, ворсистые халаты и тапочки вдруг ощетинились яростным воплем кровожадных чудищ из готических триллеров и фэнтези. В проеме капюшона зияет черный провал подземного тоннеля. Художник, словно фокусник, в пижаме как в цилиндре, раскрывает нам недра преисподней.

Егор Кошелев. Выжившие, 2022. Фото: VLADEY

Трансформации и мутации образов из привычных и милых в страшные и ужасные сейчас происходят в искусстве Кошелева куда более бескомпромиссно и радикально. Вдохновившие мастера после экспедиции в Норильск гигантские останки ископаемых доисторических зверей в палеонтологическом музее стали театром вселенских руин. В развалины превратилась цивилизация согласно антиутопическим историям. Из циклопических бивней мамонта вырастает Останкинская башня. В череп динозавра встроен эскалатор метро. «Останки», как и другие сюжеты этой серии, выполнены черной ручкой в манере очень изысканной, тонкой, рафинированной по богатству движения ливневых штриховок. Собеседником Егора становится гравер XVIII века, открывший готический вкус в архитектурных фантазиях, Джованни Баттиста Пиранези.

Егор Кошелев. Последний единорог, 2023. Фото: VLADEY

Странная арлекиниада страшного, гротескного, смешного подразумевает идею еще более радикального трикстерства, горького саркастического смеха над тщетой любой претензии. Художник сталкивает, сшибает разные методы и стили, чтобы ни один из них не стал диктатором, фетишем и панацеей. Актуальная стратегия Егора Кошелева сегодня: изобразительный баттл модернизма и антимодернизма. Художник просто будто бы наблюдает за искривлением формы обычных предметов, тасует контексты интерпретации. И вот уже трубочки в пластиковых стаканах закручиваются пружиной беспредметных модулей минималистов. Дятел долбит болванку сюрреалистической скульптуры. Снейдеровский пышный барочный петух с живым глазом яростно дерется с абстрактным скульптурным «Петухом» Константина Бранкузи. Сова из барочного «Птичьего концерта» дирижирует не по старинным нотам, но по «Черному квадрату» Малевича.

Егор Кошелев. Дадаистская голова, 2020. Фото: VLADEY

Кошелев вписывает, вплавляет друг в друга ситуации разных систем презентации. Наблюдает их способность к трансформации, пародии, пантомиме и акробатике. Системы классическая, сюрреалистическая, абстрактная взаимопроникают по принципу гиперболы, гротеска. Они мимикрируют, становятся грандиозными лицедеями в великом театре пластических трансформаций, основа которого — грифонаж сновидческих арабесковых фантазий и причуд. В создании подобного театра, в котором старинный и модернистский методы презентации взаимодействуют словно перформеры на арене, Егор Кошелев близок к таким монументалистам новейшего времени, как немец Нео Раух, или португальская художница Паула Регу.

Истинно барочная щедрость и красота воплощения театра формы еще раз подтверждает жизнеспособность когда-то романтической, сегодня — метамодернистской идеи «права на неправильное», которой Егор Кошелев талантливо следует.  V