Торги закончились
Эротическая композиция № 3 Эдуарда Гороховского была частью проекта мастера, названного «Озорные рисунки». Этот проект продолжил серию мемориальных выставок Эдуарда Гороховского, представляющих как знакомые, так и неизвестные работы мастера. Классик московского концептуализма, основатель отечественного «photo-based art» использовал в этой серии для своих эстетических экспериментов эротику. Сюжеты интимной жизни человека изображены на бумаге в технике коллажа в сочетании с гуашью, тушью, акварелью. Элементы коллажа автор вырезал, как в «Композиции №3», или непосредственно рвал своими руками. В представленной работе пара любовников, несмотря на условность изображения, явно испытывает экстатический восторг, динамика, движение ярко и остроумно переданы автором скупыми средствами. Конечно эротика не была самоцелью для художника. Он был человеком артистичным и ему просто захотелось поэкспериментировать в этой опасной области, где так легко поскользнуться. В результате все «озорные рисунки» поражают изысканной смелостью, «лихостью» и совершенством исполнения, а главным смыслом становится уже не эротика сюжетов, а безграничность высокого искусства.
Ирина Филатова
Критик-математик Виктор Тупицын, друг Гороховского, когда-то написал на своем извращенно-изощренном птичьем языке замечательные (хоть и непонятные) слова: «Создаваемые Гороховским образы — это, в основном, идеальные (эйдетические) фигуры, которые принадлежат интенциональному горизонту сознания». Для тех, кто не знаком с философией Платона и Гуссерля, перевожу на профанный язык. Эдуард Семенович при всей своей неискоренимой витальности в своей артистической деятельности руководствовался исключительно интеллектом. Фигуры в его работах, даже если они имеют реальный прообраз в гигантском домашнем фотоархиве, являлись лишь абстрактным материалом для концептуальных экспериментов с материей искусства. Фото — и живопись, новое — и старое, технология — и культура в обычном ее понимании, мимесис — и реальность: вот те «динамические пары», что интересовали художника в его элегическо-рациональном эксперименте длиною в жизнь.
Так что хотелось бы объяснить «телесные» экзерсисы Гороховского тем, что в середине 90-х иссяк соц-артистский пафос, концептуализм перестал быть ведущим течением «актуального» российского искусства, картина (временно) приказала долго жить, зато настало время радикальной соматичности Бренера-Кулика. Но это простой, а потому ложный, герменевтический ход. Эротика для Гороховского стала опять же лишь неизведанной фактурой для очередного эстетского опыта. Его «езда в остров любви» была по-прежнему ограничена «интенциональными горизонтами». Как прежде он с анатомическим бесстрашием предавал живописной экзекуции интимные фотографии, так теперь принялся за художественную таксидермию физиологии, умноженной на эмоциональность. Превратить возлюбленных в коллажные бумажные тушки-чучела, подбавить фирменного соуса в виде то штампа-герба, то перерисовок дагерротипов, то какого-то кубистического формализма — это решительный жест. Тело превращается в эйдос-идею (еще раз привет Тупицыну). Замирает уже не в страсти, а в леденящей бесконечности искусства, будто мамонт — в леднике. И все человеческое выхолащивается в этой концептуальной заморозке. Остается лишь одно: художник.
Федор Ромер
