Торги закончились
Что заставляет мотылька лететь на свет лампы? Единственного ответа на этот вопрос наука не имеет, но те теории, что есть, так или иначе свидетельствуют о способности ночных бабочек (Lepidoptera) по свету ориентироваться в пространстве. Когда-то надежными маяками для них служили звезды и Луна, а с появлением человека жизненное пространство нарушилось пламенем костров, фонарями, светящимися окнами, вывесками магазинов, фарами автомобилей, на свет которых и устремляются представители чешуекрылых. По одной из гипотез насекомые, попадая в пространство освещенное, воспринимают его как пространство открытое, в отличие от закрытой, дискомфортной темноты, и буквально стремятся к свету как к свободе. Это деление на свет и тьму в случае с фотографией становится самостоятельной метафорой фотографирования, а пигментированный рисунок крыльев мечущихся на свету бабочек должен, казалось бы, ассоциироваться с цветными фотокарточками. Соотношение света и тьмы в итальянском языке звучит как кьяроскуро — в изобразительном искусстве с времен Ренессанса прием усиленного контраста, форсированных светотеневых отношений. В графике кьяроскуро – это рисование по тонированной бумаге, в живописи — композиционное освещение живописной сцены, в кино — съемки фильма при низком освещении, в фотографии — трехмерное моделирование объемов à la Рембрандт. Во всех случаях прием кьяроскуро может быть уподоблен огням рампы, представляющим зрителю главных героев постановки, выводя их из темноты, где они ожидают своего выхода, на свет. Напряжение, связанное с ожиданием и известное зрителю не только по очередям в присутственных местах, но и по греческим трагедиям, описанное Аристотелем, как «страх узнавания», в латинском языке получило имя саспенс. Узнавание или «переход от незнания к знанию», как и явление в свет из темноты, событие, заранее жизненным опытом отрепетированное и, одновременно, неизвестное, неожиданное как Deus ex machina. Так современный зритель, даже не страдающий никтофобией (nyctophobia) — боязнью темноты, всегда в ней подозревает наличие чего-то или кого-то чужого, будь то пришелец, маньяк или сосед. Выйдя из театра после вечернего представления, зритель может не ощутить разницы в сценических подмостках и урбанистических декорациях: те же «аптека, улица, фонарь» в качестве световой аппаратуры, маркирующей пространства игры, ориентации и свободы. Под фонарными столбами назначают свидания влюбленные, темные личности света избегают. Только случайно редкие лица прохожих, попавшие под ночные лучи, на мгновение загораются отраженным светом. Все остальное — темнота, неопределенность, тревога. Блэкаут, полная темнота, когда напряжение падает до нуля, приводит нас в состояние оцепенелого ужаса. И тут появляется главный действующий персонаж урбанистической картины — электрический «бог из динамо-машины», а с ним возникает и разница потенциалов. Электричество происходит от греческого слова янтарь, а наэлектризованный янтарь, как мы давно знаем, обладает свойством притягивать пылинки, так же как свет магнетизирует мотылька. Янтарь — это не только свет смолы, но и предупреждающий желтый цвет опасности. Предупреждал же он того комара, который оказался в янтарном кусочке на берегу моря тысячи лет спустя.
Что касается фотографирования приморского ночного города, то в нем есть особый саспенс, не имеющий почти ничего общего с общеизвестным кинематографическим, в котором основную роль играет нарративный монтаж. Хичкок, если исключить из него наш зрительский опыт встречи с неожиданным, здесь не при чем. Парадокс фотографического саспенса в отсутствии повествования, несмотря на сходство фото- и кинопленки. Информация в такой фотографии явлена, но до конца не проявлена. Зритель вынужденно становится «сам себе режиссером», дописывая сценарий возможного действия по собственному воображению. Я, например, угадываю в фотографиях Тимофея Парщикова и свет экрана кинотеатра, к которому слетаются мотыльки-зрители, и трэшевый мистический триллер начала 70-х, вроде Who Saw Her Die?, действие в котором разворачивается на крошечных пьяцца ночной Венеции, и великого осветителя Караваджо, как в его «Призвании апостола Матфея», где свет из окна символизирует свет веры; к этому же добавляется страх заблудиться в чужом городе и избывание детской фобии темноты; в монтажные листы выставки записан саундтрек мерцающей люминесцентной лампы, моросящий дождь, далекий проходящий поезд и самое опасное — незнакомая, неразличимая человеческая речь.
Юрий Аввакумов
