Образ последнего русского царя был показан Новиковым на выставке под названием «Страстотерпцы» в 2000 году в Музее Новой Академии в Санкт-Петербурге. Выставка, в которой участвовали также Денис Егельский и Александр Медведев, была посвящена канонизации Николая II и его семьи. Однако, несмотря на то, что на выставке было очевидно присутствие предметов церковного антуража (запах ладана, лампады, витрина с «казенными» иконками и брошюрами, ящик для пожертвований), сами произведения наводили на мысль о домашних театрах или рождественских вертепах, с весьма эклектичным декоративным кодом. Будуарные рамки в бархате и виньетках представляли архивные фотографии, Николай II представал то в роли сказочного билибинского царевича, то «мученика красоты» Людвига Баварского.
Гуру питерского авангарда был, без преувеличения, мотором для художественной ситуации во второй столице практически всю сознательную жизнь. Его влияние распространялось не только на изобразительное искусство, но и на современную рок-музыку, видеоарт, перформанс. Так сперва было образовано масштабное течение под именем «Новые художники», а когда пришли времена победившего совриска, Новиков отмежевался от авангардизма, провозгласив возврат — то ли к Belle Époque, то ли к русскому классицизму — и учредил «Новую Академию».
Забавно, что хотя авторская манера самого Тимура Петровича в этот момент несколько мутирует, ничего общего в его собственном творчестве с неоакадемизмом так и не появляется. Ткани меняют цвет и выделку, становятся дорогими и помпезными, мизансцена его ранних работ уступает место центральному образу, который более не держится линией горизонта на «земле», а парит в золотом/серебряном свечении материала как бы лишенный силы тяжести. Но ни ордера, ни исторической картины в «новоакадемических» произведениях Тимура Новикова нет, да и сами они остаются в форме тканевых аппликаций, что никак не вяжется с типичной для его последователей большой станковой живописью.
В сущности, между репродукциями Аполлона или Антиноя и русского царя Николая II в работах Новикова нет особой разницы — и те, и тот освящены густым парчовым светом авторской воли, и именно это собственное своеволие и есть то, что канонизирует Новиков, представляя как «Новую Академию». Это вечное стремление художника воссоздать кумира или божество, напитав его собственной страстью и эмоциями, которое раздражало еще Савонаролу: «Вы, живописцы, поступаете нехорошо. Если бы вы знали, как я, о соблазне, который происходит от этого, вы, конечно, так не поступали бы. Вы привносите в церковь всякую суету. Вы думаете, что Дева Мария была разукрашена так, как вы ее изображаете? А я вам говорю, что она одевалась, как самая бедная женщина». Но ортодоксия, средневековая ли, новая, никогда не могла остановить художественный процесс.
